Самый быстрый способ стать этнологом

— Так в чем все-таки проблема? — спросил я. — О'кей, вам пришлось рыться в старых записях. Но теперь, когда все необходимое для шоу отобрано, остается только претворить ваш проект в жизнь, разве не так? И самое большее, что еще может потребоваться, — это обработать древний язык. А запись можно поручить твоей маме.

Бетти вздохнула:

— Все не так просто, как ты думаешь. Видишь ли, они — совет директоров и официальные лица, ответственные за участие Сан-Франциско в Фестивале, — они настаивают на живом представлении.

В общих чертах я знал, о чем она говорила, а детали она объяснила мне. Фримен Рифенстол первый возродил «оперу-во-плоти». «Да, — сказал он,

— у нас есть голографические записи величайших артистов; да, мы можем использовать компьютеры для создания новых работ и произведений, с которыми не сравнятся никакие шедевры, созданные человеком. И все же ни тот, ни другой подход не только не позволят появиться новым артистам с новым видением роли, более того, они лишают человека возможности творить, а в условиях, когда Галактика затопляет нас миллионами свежих мыслей, прирожденный гений должен либо творить, либо бунтовать».

«Я вовсе не призываю совсем отказаться от технических приемов, — говорил фримен Рифенстол, — их обязательно надо использовать, но лишь там, где они требуются, например для особого эффекта. И ни в коем случае нельзя забывать, что музыка живет только в живом музыканте».

Хотя я не претендую на роль эстета, но всегда смотрю постановки Рифенстола, если есть возможность. В них действительно чувствуется душа — то, чего не могут передать никакие записи и никакие калькуляционные стимулирующие системы, какими бы совершенными они ни были.

— У нас с ним есть нечто общее, — призналась Бетти как-то раз в самом начале нашего знакомства. — В космос ведь тоже можно послать только роботов. Тем не менее люди рвутся туда, невзирая на огромный риск.

Именно после этого она стала казаться мне не просто хорошенькой.

Но сегодня она уныло говорила:

— Все было слишком хорошо. Ты ведь знаешь, папа делал современные вещи, а право заниматься всяким старьем предоставлял архивам. Теперь комиссия настаивает, чтобы он как представитель Объединения обратил должное внимание не столько на образ Человека, сколько на какую-то историческую тему, и чтобы силами оперы он поставил ее «живьем» как часть программы Фестиваля.

— Ну и что? Наверняка ему просто намекнули, так же как и мне. Кроме того, владея современными методами режиссуры…

— Конечно, конечно, — раздраженно перебила меня она. — Но неужели ты не понимаешь, что обычное представление тоже не годится? Люди сегодня приучены к восприятию в основном спектаклей в записи. По крайней мере, так считает администрация. И, Джимми, Фестиваль очень важен, хотя бы даже из-за его массовости. Если папина работа не будет иметь успеха, он может потерять контракт. Это, конечно, отразится на результатах его попыток вернуть публику к настоящей музыке. — Опустив голову, она упавшим голосом добавила: — И на нем самом тоже.

Она перевела дыхание, выпрямилась и сумела даже изобразить подобие улыбки.

— Что ж, мы представили краткий перечень своих предложений, остается ждать решения совета, а на это уйдет несколько дней… Теперь твоя очередь поведать свои печали. — Она села напротив меня и добавила для большей убедительности: — Давай.

Я повиновался, и в конце своего рассказа, криво усмехнувшись, заметил:

— Ирония судьбы? С одной стороны, твой отец, который должен поставить нечто суперэтническое (могу поспорить, они будут на ушах ходить от радости, если он, с его фамилией, сделает это в немецком духе), вот только использовать никакую технику, кроме задников, ему не рекомендуется. И, с другой стороны, я, который должен сделать нечто подобное, но только в китайском стиле, и чем зрелищнее — тем лучше. И при всем этом у меня совсем нет времени заниматься, например, созданием фейерверка или еще чего-нибудь. Может быть, нам объединить усилия?

— Каким образом?

— Не знаю. — Я поерзал на стуле. — Давай куда-нибудь выберемся — туда, где сможем забыть обо всей этой кутерьме.

Я хотел предложить полетать над океаном или отправиться вниз, к теплой воде Байи, где можно искупаться, а потом перекусить в ресторане, где подают экзотические блюда. Но Бетти не дала мне договорить. Она кивнула и быстро сказала:

— Да, я и сама об этом думала. Нужна спокойная обстановка. Как ты считаешь, Адзель сейчас дома?

Выплачиваемая Лигой стипендия, выпрошенная еще на Войтане, на Земле стремительно иссякала — еще бы, ведь на нее нужно было прокормить теплокровную тушу весом почти в тонну. Адзель не мог позволить себе иметь отдельную квартиру или вообще какое-нибудь жилье рядом с институтом планетологии имени Клемента. Он платил дикие деньги за какую-то лачугу на окраине, в районе Сан-Хосе. Единственным общественным транспортом, в который он помещался, был рахитичный и шаткий старый гиропоезд, курсирующий два раза в день. Это означало, что Адзель вынужден был терять часы, добираясь до своей лаборатории и учебных корпусов, чтобы поспеть хотя бы на жизненно необходимые лекции. Ему приходилось дожидаться начала, а после их окончания снова ждать — на сей раз своего поезда.

К тому же у меня было сильное подозрение, что он постоянно недоедал. С тех пор как мы познакомились, я все время беспокоился за него, то есть в течение всего курса микрометрии.

Он все пытался развеять мои страхи:

— Когда-то, Джимми, я тоже нервничал — когда был охотником, гоняющимся по прерии. Ну а теперь, вкусив мельчайшую частицу плода просвещения, я понял, что все требования плоти важны не более, чем нам самим этого хочется. И в самом деле, можно найти им лучшее применение. Аскетизм весьма полезен. Что же касается долгих ожиданий… Ну, это время вполне можно использовать для занятий или, еще лучше, для размышлений. Я даже научился не обращать внимания на зевак, и это тоже оказалось очень полезным, поскольку заставило меня привыкнуть к внутренней дисциплине.

В наши дни никого не удивишь встречей с внеземным жителем. Тем не менее Адзель был единственным войтанитом на всей планете. Так что попробуйте взять такого товарища: четыре оканчивающиеся копытами ноги поддерживают четырехметровое (в длину), покрытое зеленой чешуей тело с гребнем по хребту, с золотистым брюхом и огромным хвостом; двухметровое (в высоту) вертикальное туловище с руками соответствующего размера переходит в крокодильское клыкастое рыло, с губами, похожими на резиновые, с костистыми ушами и задумчивыми карими глазами — так вот, говорю я, попробуйте взять такого малого, посадить на университетском дворе в позу «лотоса» (в его собственной интерпретации), заставить великолепным густым басом монотонно гудеть «Ом мани падме хум» и посмотрите тогда, соберется ли вокруг вас толпа.

Несмотря на свойственную ему серьезность, Адзель не был педантом. Он искренне радовался хорошей еде и выпивке, когда они ему перепадали, и особенно любил хлебную водку, которую поглощал огромными пивными кружками. Он феноменально играл в шахматы и в покер, любил петь, и пел хорошо, все подряд: от монотонных песнопений своей родины и земных народных баллад до новейших шлягеров. Некоторые вещи, такие как «Эскимос», он отказывался исполнять в присутствии Бетти. Этих анахронизмов он нахватался в литературе по истории человечества, которую читал жадно и в огромном количестве. И если я иногда не понимал его шуток, то только потому, что они были слишком утонченными.

Короче говоря, я безумно его любил, мысль о его бедности была для меня невыносима, но, сколько я ни пытался, так и не смог ему хоть в чем-то помочь.

Я посадил свою машину на площадку перед его хибарой, стоявшей на дымной городской окраине среди полуразрушенных домов, отбрасывавших в густом тумане глубокие зеленовато-желтые тени. Вокруг стоял рев промышленного транспорта, не снабженного глушителями.

Прежде чем позволить Бетти выйти, я вытащил из ящика станнер. Таблички на двери никакой не было, но на наш стук открыл Адзель собственной персоной.