Агнец в львиной шкуре (СИ)

— Ты говоришь сейчас, как агитаторы из местного революционного комитета! — нахмурилась Юли. — Мне иногда кажется, что они сами не верят в то, о чем говорят. Ты не задумывался над тем, что слова здесь все чаще начинают подменять действительность? Ты не замечаешь этого? Все вокруг о чем-то спорят, что-то доказывают друг другу, строят какие-то планы на будущее, но совершенно никто ничего не делает для претворения этих планов в жизнь! От этого теряется восприимчивость к действительности и остается только восприимчивость к словам. Разве я не права? — Она испытующе посмотрела на меня.

Я нежно погладил ее колено.

— Тебе плохо здесь? Ты скучаешь по дому? Да?

— Нет, что ты! Мне здесь очень нравится!

Юли попыталась изобразить на лице оживление, но в глазах ее осталась все та же грусть.

— Скажи мне правду, Юли! Я все пойму.

— Да нет же, Максим! Все хорошо!

Она погладила меня по щеке.

— Просто я сама не пойму что со мной происходит. Это где-то внутри меня, — она приложила руку к груди около сердца, — и это как-то непонятно и тревожно…

Юли замолчала, глядя в окно, полузакрытое жалюзи. Проникавший сквозь них красный свет висел в воздухе широкими невесомыми полосами. Дальние предметы комнаты тонули в угольно-черной тени. Неожиданная мысль пришла мне в голову.

— Может быть это?.. — Я вопросительно посмотрел ей в глаза. Она поняла, улыбнулась немного снисходительно.

— Глупенький! Нет, это совсем не то, о чем ты подумал. Все гораздо сложнее. Не беспокойся об этом.

Я выпрямился, откинулся на спинку кресла.

— А почему я должен беспокоиться? Я был бы этому только рад!

Несколько секунд она пристально смотрела мне в глаза. Потом улыбнулась: нежно и устало.

— Какой ты у меня все-таки хороший… Очень!

Я отнес ее на постель, по пути целуя и наслаждаясь ароматом ее волос. Полы розового в полоску купального халата на ней развивались в потоках воздуха, гонимого вентилятором.

— Опусти штору! — попросила она, откинув волосы на подушку.

Да, правда, я тоже никак не могу привыкнуть к этому свету. Я закрыл жалюзи и вернулся к ней. Сел рядом на край дивана. Она лежала, слегка повернув голову на бок, и смотрела на меня из-под полу прикрытых век: задумчиво и немного грустно. Кожа ее была почти медной, а тени на лице глубокими и черными, такими же, как волосы. Юли слегка приподняла левую руку, протянула ее ко мне. Я взял ее горячие пальцы, осторожно поцеловал их. Она улыбнулась, откинулась на спину. Глаза ее сделались глубокими и призывными, в этом красном свете, казалось, горящими.

Я осторожно распахнул полы ее халата и склонился над ней, чувствуя соприкосновение наших горячих тел, неотрывно глядя ее в глаза. Я, словно, тонул в них, ощущая легкое головокружение. Она не улыбалась. Глаза ее оставались сосредоточенными и внимательными, словно она исполняла какой-то торжественный обряд. Но это длилось минуту, не больше. Затем их затянула туманная завеса, и веки ее сомкнулись, как только губы наши слились в долгом сладостном поцелуе. Тонкие ноздри ее тревожно и часто затрепетали. Влажная, горячая тропическая ночь медленно истекала из нее, поглощая меня, заставляя дрожать во мне каждый нерв…

Мы лежали, обнявшись, в полнейшей тишине, чувствуя биенье сердец друг друга.

— Знаешь, о чем я подумала, Максим? — ее тихий шепот защекотал теплом мою щеку.

— О чем?

— Как хорошо было бы укрыться на каком-нибудь острове, где нас никто не найдет. Чтобы кругом было море — прозрачное, синее-синее и теплое!.. Чтобы был лес, и на деревьях росли цветы, и в лесу пели птицы… И чтобы тебе не нужно было уходить каждое утро… Мы жили бы там вдвоем — только ты и я — и никого больше бы не было…

Она положила теплую ладонь мне на грудь. В темноте не было видно ее глаз, но я чувствовал, что она смотрит на меня. Я крепче обнял ее за плечи, прижимая к себе.

— Разве сейчас мы с тобой не вдвоем, малыш? Только ты и я?

— Да, но это только с утра, а потом ты опять уйдешь, и я останусь одна… совсем одна в этом чужом городе!

— Может быть, отправить тебя в столицу? — осторожно предложил я, заранее зная, что это не выход.

— А разве там лучше? — грусть прозвучала в ее голосе.

— Наверное, тебе не стоило улетать с Земли…

Она быстро прикрыла пальцами мои губы, шепнула:

— Замолчи! Я вовсе не жалуюсь, не жалуюсь! Просто я так долго ждала тебя, что эти расставания по утрам становятся для меня невыносимыми. Я скоро, наверное, сойду с ума от них! Провожать тебя каждое утро, и думать о том, что ты можешь не вернуться… Это ужасно!

— Я понимаю.

— Нет! Ты не можешь этого понять! Это надо пережить самому. Ты не можешь знать, сколько ночей еще там, на Земле, я лежала вот так же: одна, глядя в черную пустоту пред собой, и ждала, ждала, ждала!.. — Голос ее стал громче и задрожал. Почувствовав это, она замолчала. Справившись с волнением, продолжала: — Я не знала, чего я жду. Весь мир казался мне потерянным… Ты можешь себе представить такое — черная пустота вокруг и ничего больше? Ни лучика надежды!

Она снова вздрогнула.

— Это страшно, Максим! Очень страшно! Я боюсь снова пережить это… Я, наверное, не смогу снова пережить это! Никогда! — Она тихо всхлипнула.

— Ну, ну, Юленька! Не надо! Слышишь! — Я сильнее прижал ее к себе, нежно гладя по волосам. — Успокойся.

Да, она права. Ей здесь действительно плохо и неуютно. Два года назад ни я, ни она об этом не думали… вернее, она была уверена, что справится. А теперь, с каждым днем ее борьба с собой становится все ожесточеннее и безысходнее. И мне самому тяжело видеть, как она страдает, но постоянно быть рядом с ней я тоже не могу. Обстановка в городе крайне тяжелая.

Да, что там, в городе, по всей планете такая обстановка! С момента революции прошло уже двадцать семь лет, Народное Собрание возглавляет уже третий лидер, а положение не стабилизируется, а наоборот, даже ухудшается. Создаётся впечатление, что с каждым новым вождём заветы Квой Сена забываются всё больше, а революция всё дальше уходит в сторону от своих первоначальных целей — служения народу.

Улетая с Земли по призыву Всеобщего Народного Совета в помощь народной революции Гивеи, я и не подозревал, каким здесь все окажется сложным и непонятным.

Вообще, с Земли все выглядело гораздо проще и яснее, без оттенков и полутонов. Было понятно одно — здесь, на Гивее, народ, решивший строить новую жизнь, новое справедливое общество, и мы обязаны помочь ему в этом. Борьба за новое была беспощадна и жестока — революция должна быть жестока к своим врагам, так учили свой народ революционные вожди… Но кто был врагом революции? Этого до сих пор я не мог понять. Я постоянно слышал это слово: с трибун, с экранов, по радио. Взъерошенные ораторы в рабочих блузах и с яростным блеском в глазах, отовсюду призывали к бдительности, требовали выявления скрытых врагов революции и передачи их беспощадному суду народа. Они говорили всегда одно и тоже: враги сопротивляются победоносному шествию революции по планете; саботируют решения Народного совета; срывают бесперебойное снабжение населения Гивеи продуктами; вносят неразбериху и панику в общество… Но кто конкретно был виновен во всем этом, ни один из ораторов никогда не говорил. Поэтому среди людей, подобно болезненной язве, стала нагнаивать подозрительность, рождая всевозможные слухи и домыслы.

Я прислушался: Юли дышала ровно и почти неслышно. Наверное, уснула. Она тоже постоянно спрашивала меня: кто враг? Передачи народного радиовещательного центра у нее вызывали недоумение, и даже возмущение, потому что она твердо знала, что судить людей только за то, что они не разделяют взглядов новой власти — жестоко и несправедливо.

А вот мой новый начальник, Ен Шао, так совсем не считал. Ен, — по здешним меркам, довольно молодой человек, в прошлом служащий какой-то небольшой фирмочки, а теперь руководитель местного отдела ОЗАР (органы защиты революции), — уверен в том, что бывшие промышленники и толстосумы только и ждут удобного момента, чтобы снова взять власть в свои руки, и потопить революцию в крови, как это уже было однажды с народным вождем Квой Сеном. Вот почему нужно постоянно быть начеку: враги до конца не уничтожены, они только слились с народной массой, затаились, подобно коварной змее, выжидая удобный момент для нападения. Ведь революция отняла у них все и передала награбленные ими богатства народу. Именно за это они так ненавидят народную власть.