Начни с начала

— Глупый, я никуда не уезжала.

— Нет, уехала, — настаиваю я. — И правильно сделала. Все равно, скоро мне конец.

— Я помогу тебе. Я спасу тебя.

Таня целует меня и плачет.

— Мне уже никто не поможет. Прошу тебя — уходи…

Я проснулся. В помещении было темно — непонятно, утро или вечер. На губах явно ощущался соленый привкус от слез. Я пребывал в том «пограничном» состоянии, когда трудно разобрать: где сон, а где явь.

— Таня, — хотел позвать я, но не мог разомкнуть губ. Не было сил пошевелиться, руки — налиты свинцом, мысли — путанные, несвязанные. Я опять провалился в забытье.

— Не прогоняй меня, — говорит Таня и гладит мне рукой волосы. — Я нужна тебе…

Я проснулся окончательно. Вокруг стояла тишина, даже из коридора не доносились голоса и обычное шарканье ног. Некоторое время я лежал неподвижно, переживая заново свой сон. С Татьяной мы расстались пять лет назад. Сначала она мне часто снилась, потом все реже и реже, и вот опять…

Таня, милая моя Таня. Правильно ты сделала, что уехала тогда. Тебе нужен здоровый и сильный мужик, а не полутруп, как я. От этих мыслей подступил ком к горлу и, в который уже раз, захотелось разрыдаться. Я сделал над собой усилие, приподнялся и сел, облокотившись о спинку кровати. Голова горела огнем, во рту страшная сухость: кажется, у меня поднялась температура. Я пошарил рукой сбоку от себя по прикроватной тумбочке: не было сил даже повернуть голову. Нашарив бутылку с минералкой, с досадой обнаружил, что она пуста. В тумбочке должна была находиться еще бутылка, но, что бы достать ее, нужно наклониться, а я боялся головокружения и подступающей дурноты. Моя палата была одноместной, что являлось, одновременно, и огромным благом и обрекало на одиночество.

«Стакан воды подать некому», — пришло на ум расхожее выражение. Раскошелившись, я оплатил, при поступлении в больницу, одноместные «апартаменты», так как органически не выносил длительного пребывания в обществе незнакомых людей, но от сиделки отказался, хотя мне и было это по средствам. Воспользоваться кнопкой вызова дежурной сестры мешала ложная деликатность — совестно беспокоить по пустякам занятого человека.

«Идиот», — мысленно обругал я себя. — «Так и будешь мучиться? Кому нужна твоя скромность. В наше-то время…». Ругать — ругал, но до кнопки так и не дотронулся, сидел с закрытыми глазами, пока не отпустило. Дурнота прошла, осталась только страшная слабость, такая, что даже отвинтить крышку пластиковой бутылки с «Нарзаном» стоило мне огромных усилий. Утоляя жажду, я заодно проглотил таблетки, которые трижды в день клали мне на тумбочку в мерный стаканчик. Таблетки, уколы, градусник, а так же непременное выслушивание и измерение давления — вот все, что осталось мне. И сны. Возвращение назад, в прошлое….опять: Татьяна, Лена… Бог ты мой — я же был там! Разговаривал с Эдиком, Пашей, Леной, не теперешними, солидными, с грузом прожитых лет, имеющими взрослых уже детей и даже внуков, а теми, шестнадцатилетними. Что-то непонятное происходило со мной. После того разговора с доктором, когда я рассказал ему о своем «сне», на душе у меня стало особенно тревожно.

— Вы не могли бы выразиться яснее? — спросил в тот раз Анатолий Николаевич. — Что значит «не совсем сон»?

— Понимаете, это трудно объяснить. Я видел все… ну, школу, своих ребят, учителей совершенно отчетливо; говорил с ними, спорил. Все было реальным: обстановка, лица, голоса…

Я кратко и сбивчиво рассказал об уроке истории и о разговоре с одноклассниками, но, дойдя до эпизода с Леной, смутился и замолчал. Мне вдруг пришла в голову мысль, что все, о чем я говорю, похоже на описание галлюцинаций психически больного. А что, если у меня действительно поехала крыша?!

— Доктор, вы считаете меня… ненормальным? — с тревогой спросил я, после затянувшейся паузы, в течение которой он пристально смотрел на меня.

— Ну, что вы, — улыбнулся Анатолий Николаевич. — Вы совсем не производите впечатления сумасшедшего. Очевидно, у вас просто разыгралось воображение. Я, конечно, не психиатр, но… Знаете, человек от вынужденного безделья может, иногда, нафантазировать всякое… а при таком болезненном состоянии, как ваше, порой бывает трудно отличить воображаемое от действительного. Но это случается и с абсолютно здоровыми людьми.

Его слова меня ни сколько не успокоили. Мои видения — плод больного воображения? А что это, как не галлюцинации?

Доктор, между тем, опять замолчал, глядя куда-то поверх моей головы, думая о своем.

— Скажите, Валерий, э… Сергеевич, так, кажется? — спросил он, спустя минуту. Я молча кивнул. — Скажите, Валерий Сергеевич, а кем вы ощущали себя там, в своем… э-э… сне? Я имею ввиду… Как бы поточнее выразиться… Ощущали ли себя шестнадцатилетним подростком, или, были, так сказать, в своем теперешнем возрасте?

— Трудно сказать, — ответил я неопределенно. Его вопрос смутил меня. Зачем он спросил: из праздного любопытства, или, несмотря на свои заверения, подозревает во мне психа? Я уже раскаивался, что разоткровенничался с доктором. Мало мне одной болезни? Чтобы уйти от разговора, я сделал вид, будто мне опять стало нехорошо.

— Я, кажется, утомил вас разговорами, — спохватился Анатолий Николаевич. — Не принимайте, пожалуйста, все близко к сердцу. Вам вредно волноваться.

Легко давать советы. Ну, как тут не волноваться. Единственное разумное объяснение моим визитам в прошлое одно — галлюцинации. Но оно меня никак не устраивало. Пусть я стал сейчас жалкой развалиной, в которой едва теплится жизнь. Пусть. Но не псих же я на самом-то деле и не наркоман, не алкаш, допившийся до белой горячки! Как вообще сходят с ума? Сознают ли при этом, что с их головой не все в порядке, или верят тому, что насочиняет больной мозг? Казалось бы, не все ли мне равно, в моем теперешнем положении. Нет! Уходить из жизни сумасшедшим я не желал.

Не случайно, видимо, спросил меня доктор о том, кем я ощущал себя, будучи там, в прошлом. А, действительно, кем? Ответить было не легко. Я постарался припомнить свои ощущения: был ли я, оказавшись там, тридцатипятилетней давности школьником, или теперешним, постаревшим, но каким-то невероятным образом очутившимся в своем собственном тогдашнем теле. Очевидно, и тем и другим одновременно. Вообще, переход в прошлое осуществился как бы естественно, не вызвав ни страха, ни удивления…

Теперь, размышляя обо всем этом, я пришел к неутешительному выводу: «У меня не в порядке с мозгами». И, все же, странно — ведь голова-то как раз работала нормально, в отличие от всего остального, даже была необыкновенно ясной. Может то был приступ, временное помутнение рассудка?

Дверь палаты распахнулась и вошла Ирина, как всегда, жутко занятая, забежавшая между важными делами, отдавая долг дочери, для которой посещение больного отца, такая же неизбежная вещь, как утренний макияж. Прикоснувшись губами к моей щеке, что должно было означать поцелуй, Ирина вынула из сумки пакет с фруктами: бананы, апельсины, киви — все это за последнее время так надоело, что и смотреть не хотелось. Вареной картошки бы, селедки… Сама не догадается, а просить неловко. В сущности, мы с дочерью давно уже стали чужими друг другу, встречаясь, после развода с ее матерью, раз в год — два, и только моя болезнь сделала встречи более частыми.

— Ты сегодня молодцом. Выглядишь лучше, — объявила она, бросив торопливый взгляд.

Хотелось бы думать, что Ирина лукавит, стараясь приободрить меня, но я понимал — она просто невнимательна, занята своими проблемами. Никому сейчас не было до меня дела. Хорошо еще, что не стал ни для кого обузой. Мы перебросились парой ни к чему не обязывающих фраз и Ирина, пожелав мне поправляться, умчалась по своим делам.

5

Наш физик Наум Абрамович был доволен моим ответом. Правда и тема была не самая сложная — закон Кулона. Я довольно толково рассказал о взаимодействиях заряженных тел и вывел на доске известную формулу — соотношение между силой взаимодействия, величиной заряда и расстоянием между телами.