Окно в доме напротив

То был ранний вечер золотого сентября, ты еще не вернулась домой. Помню, на Анне был легкий плащ, под ним бирюзовая водолазка - она любила все светлое и обтягивающее. Я начал смотреть в окно, когда Анна только пришла и села, сняв плащ на свободный стул. Посетителей не было совсем, что немного странно для учреждения, где персоналу всегда хватает работы, а просители толпятся в очередях. Девушка, вскоре подошедшая к Анне, видно, просила ее подождать, а сама ушла в глубь коридора. Мой сын сел через стул от матери, ближе к окну, словно зная о моем присутствии, и принялся играть с яркой машинкой, взад-вперед катая ее по кожимитовому сиденью. Девушка пришла снова, четверти часа не минуло за время отсутствия. Снова просив подождать, она зашла внутрь. Малыш по-прежнему играл в ненадоедавшую игру, а я старательно разглядывал его, склонившего головенку рядом с окном. Он не был высок, видно, рост Олежеку достался от Анны, зато пшенично белокур и курчав - это уже в меня. Я нетерпеливо ждал, когда он поднимет голову и посмотрит в окно, чтобы, всмотревшись в лицо сына, определить для себя, какие черты передались ему с моим генетическим набором; уловить и накрепко запомнить признаки сходства, записать в память, дабы потом иметь возможность многократно возвращать их перед внутренним взором.

Наконец, Олежек выглянул на улицу. Знаешь, так иногда бывает; чувство сродни дежавю: мельком взглянув на человека, невольно вздрагиваешь, а потом долго не можешь отделаться от ощущения, что видел его где-то, когда-то, но когда и где - не помнишь. Мне же не составило труда разобраться в этом ощущении, я словно смотрел на собственную фотографию семнадцатилетней давности. Мой сын и одет был похоже: коричневые брючки с золотыми "молниями" на задних карманах, темные кроссовки, болотного цвета ветровка, светлая рубашка. Примерно так мама одевала и меня, во что-то мне, несомненно, идущее, когда отправлялась, захватив для верности и меня, в какое-нибудь казенное учреждение. Малыш - быть может, еще благодаря мучительному сходству - так же виделся мне заботливо приготовленным к этому торжественному моменту. Новые и, конечно, не совсем привычные вещи, одетые Анной, заставляли моего сына сидеть спокойно и играть тихо; в точности так сидел я, покорно ожидая очереди на прием к начальнику, "самому главному дяде", которые даст маме бумажку, и мы сразу после этого пойдем домой.

Дверь, наконец, раскрылась, и Анна зашла внутрь. Малыш замешкался, убирая машинку в карман брюк. Несколько минут я их не видел, - дверь, возле которой сидели они, видимо, не имела окон на этой стороне здания, - затем мать и сын снова появились в коридоре; Анна напоследок долго говорила с девушкой, та в ответ пожимала плечами, возражая и приводя свои аргументы. Олежек безучастно стоял в сторонке, не принимая участия в споре, и смотрел в окно, мне все казалось, что на меня, ожидая, когда можно будет уходить.

В тот день, с упоминания которого я начал рассказ, они тоже были в том здании. Но совсем недолго, несколько минут. Анна и мой сын появились и исчезли, и напрасное мое ожидание не принесло никаких результатов.... Не знаю, почему я не рассказал обо всем тогда... или еще раньше.

Я повернул голову; рассказывая, я обращался, главным образом к стоящей предо мной стенке и лишь изредка бросал взгляды на Ксению; не знаю, отчего, но во время бесед я не в состоянии смотреть на собеседника. Сейчас же, снова взглянув на нее, я заметил, что Ксения пристально разглядывает меня. Лицо ее было бледно, словно гипсовая копия.

- Я часто видел их в окне, чаше, конечно, ожидал, чем видел. Анна приходила в тот дом регулярно, иногда несколько раз в неделю. И неизменно брала с собой сына. Всего несколько раз он оставался в коридоре, обычно, Олежек заходил вместе с мамой, и тогда он исчезал для меня: иной раз на короткие минуты, иной - на полчала и больше. Анна приходила и всегда ждала у одной только двери: обычно, ее приглашала виденная мной в первый раз девушка, и всего дважды немолодой седовласый мужчина одного с ней роста, видимо, тот "дядя самый главный начальник" встречи с которым она так долго добивалась. Оба раза, что я видел его, он выходил вслед за ней в коридор, обращался к малышу, Олежек несмело отвечал на его вопросы и прятал принесенную с собой машинку за спину. Затем он показывал какие-то бумаги Анне, не давая их в руки. Она послушно кивала, соглашаясь с чем-то бесспорным, и раз снова зашла в кабинет, уже одна. Олежек недовольно стоял у самой двери и прислушивался к доносившемуся шороху голосов. Выйдя минут через десять, Анна торопливо забрала мальчугана и почти бегом ушла. И, несмотря на такой неудачный прием, черед день она снова сидела на прежнем месте у окна, дожидаясь приглашения войти. Но тот день оказался безрезультатным - вышедшая к ней девушка лишь качала головой в ответ на ее просьбы. Последний раз, в день нашей ссоры, ее посещение и вовсе было излишним - к Анне не вышел никто.

Кажется, моего сына не смущали эти частые визиты, в отличие от меня, он не чувствовал на себе отсутствие внимания, поглощенный либо возней с машинками либо с солдатиками, в кажущемся беспорядке расставленным на кожимите соседнего сиденья. В такие минуты он был стратегом, он планировал сражения и успешно претворял их в жизнь. Он был гонщиком, и в неравной схватке с трассой неизменно выходил победителем. И еще... он всегда подавал маме плащ, когда она выходила из дверей. Девушка, сопровождавшая Анну, неизменно улыбалась такому проявлению сыновней заботы и обязательно говорила моему сыну несколько теплых слов. Олежек смело отвечал ей, так же находчиво и без запинки, как некогда делал я сам, умиляя и удивляя окружающих своей непосредственностью и открытостью.

И сам умиляясь непосредственности и открытости Олежека, я понимал, что просто обязан помочь моему сыну. Помочь не оступиться, не потерять этого детского задора и открытости миру, не сохранить в себе все светлые качества, не раз еще могущие помочь когда-нибудь потом, когда золотая пора минет и наступит время принятия никчемных решений и сомнительных выборов из одинаково невеселых возможностей. Помочь вступить в жизнь легко и уверенно, чувствуя годы впереди, на которые можно рассчитывать, и ощущая поддержку и заботу того, отсутствовавшего первые десять лет его маленькой жизни, кого он решится, - а я так надеялся на это - назвать своим отцом.

Я смотрел на него, все яснее ощущая поразительное сходство между нами, и внешнее и внутреннее, - в привычках и характере, -сходство, открывавшееся мне с каждым разом все больше. И я уже мечтал о том дне, когда отрину, наконец, сомнения и извечную свою нерешительность и приду к нему - и к ней - с тем, чтобы остаться. Ведь Анна звала меня, вспомнил я, чувствуя жар на щеках, - а я не смог найти дня, чтобы внять ее призыву, чтобы просто придти.... Кажется, просто испугался ее слов и намерений, побоялся, как бы встреча не обернулась той же стороной, что и первое наше свидание. И снова было потеряно время. Немало прошло лет, не могущих не оставить своего следа в нас, разного, непохожего следа, разделившего еще больше. Сколько месяцев, лет, понадобится, чтобы найти друг друга внове. Будет ли оно у нас, это время?

Так размышлял я, наблюдая за своим сыном, играющим в окне дома напротив. Но, размышляя, никак не мог сделать простой и, одновременно, бесконечно сложный шаг - сложный просто потому, что он первый на долгом пути. Тянул и медлил, не в силах побороть себя, высчитывал лучшие дни или месяцы своего появления. А сам, как и прежде, все следил за окнами дома напротив, надеясь еще раз увидеть в них моего сына. И радовался всякой, даже мимолетной встречи с ним.

Ксеня порывисто вздохнула, отведя взгляд. Она молчала, но в увлажнившихся глазах, блестел мягкий свет пяти-рожковой люстры, горевшей над нашими головами.

- И еще одно тревожило меня. Это ее затянувшиеся визиты в конторский дом. Я не знал их причину, но видел следствие - прошение Анны, застряв в кабинете у окна, не имело дальнейшего хода. Визиты ее в последние недели превратились в напрасную трату времени. Она приходила, просиживала долгие часы в одиночестве и, никого не дождавшись, уходила. А стоило ей уйти, коридор, как и до ее прихода, вновь оказывался заполненным просителями, чья очередь медленно, но верно двигалась по направлению к кабинету.