На золотом крыльце сидели... (СИ)

Мне оставалось лишь кивать и поддакивать. Штамп, так штамп. Пусть будет, мне-то что.

- Москва... как много в этом звуке для сердца русского слилось... - вдруг вдохновенно продекламировал Веник. - Здесь у Пушкина Москва - это набор маркеров - штамп, понимаешь? Это множество в одном! Всё, что ты знаешь о городе, оно всё здесь разом!.. - Веник вдруг запнулся, осунулся, погрустнел. - Так же и жизнь, - выдавил он совсем уж печально.

Мне захотелось его немного подбодрить:

- Я говорю - Веник, подразумеваю сухопарый, небритый клубок противоречий, шастающий по лесу неведомо зачем.

Он натянуто улыбнулся:

- Да, наверно. Это твой личный образ, твоя обо мне память...

Веник взглянул на часы, на начинающее сереть небо.

- Всё-таки, тебе не надо туда ходить, - выдохнул он. - И знать ничего не надо. Ради твоего же блага.

- Да ладно, - отмахнулся я. - Не пей, Иванушка, из лужицы - козлёночком станешь!

- Козлом! - с какой-то особенной интонацией уточнил Веник и снова полез в свою волшебную сумку.

Меньше всего я думал о том, что Веник вручит мне строительную каску с фонариком, но он это сделал, и у меня не нашлось слов, чтобы выразить своё восхищение.

В катакомбах оказалось довольно прохладно, как бывает в морге или глубоком погребе, но неожиданно сухо. Обычно липкий мел не приставал к подошвам, и это вселяло определённый оптимизм. Веник почему-то прошёл мимо двух первых комнат, даже не посвятив в них фонариком.

- Слушай, ты прёшь напролом. Тебе не интересно, что там? - спросил я, заглядывая в пропущенные помещения.

- Там пусто, - сказал Веник. - Не отставай, а лучше иди к выходу.

- Ага, щас! Капитан Очевидность! - я ускорил шаг.

Помещений оказалось не так много, как рисовало воображение: семь комнат по разные стороны от основного коридора. Был ещё узкий коридорчик, ускользающий куда-то вправо, но до него мы не добрались - Веник, похоже, нашёл, что искал.

Трухлявые бревенчатые стены, полуистлевшие ящики, сваленные грудой, а в углу, полусидя, скелет в кепке, в пиджаке, в галифе и кирзачах.

С минуту Веник разглядывал его, как старого знакомого; после присел, обшарил все карманы, вынул кожаное портмоне и, на вид серебряный, портсигар, поддел крышку остриём ножа.

- Что там? - спросил я, заглядывая через плечо.

- Работает! - снова невпопад ответил Веник.

Я подумал, что речь о портсигаре, но щенячья радость в голосе Веника сбивала с толку.

- Что работает?

- При инкарнации можно полностью сохранить память, - сказал Веник.

- Веник, ты шо совсем тю?! Мы прошли полмира, чтобы поглазеть на эти кости?! И за эти смотрины я дома должен выслушивать хай?!

- Я шёл за уверенностью, Жора! Ты согласился мне помочь. Лучше познакомься с моим прошлым воплощением, - добавил он, указывая на мертвеца. - И, кстати, забери свой клад: он в вещмешке у него в головах.

- Веник, у меня есть знакомый психиатр. Лечит хорошо, берёт умеренно. Пойдём к нему прямо сейчас.

Вместо ответа Веник протянул мне ту самую бумажку, что показательно запихивал в карман.

- Сверь данные, - сказал он и тут же принялся поджигать таблетку сухого спирта.

Пока я боролся с подгнившим портмоне, пока извлекал из него бумаги покойного, Веник бросил в стеклянную плошку горящую таблетку, сыпнул туда щепотку порошка из портсигара. Запахло корицей и жжёным сахаром.

Убедившись, что имена на листке и в аусвайсе совпадают, я невольно воскликнул:

- Ах ты, сука! Так ты полицаем был, мразь!

В эту минуту я готов был размножить Венику башку, вырвать его поганое сердце и скормить крысам. Я уже искал взглядом, чем бы зашибить мерзавца, как он вдруг выкрикнул:

- Achtung! ObersturmfЭhrer, verhalten sich in WЭrde! (1)

Я замер. Я почему-то понял эту чёртову фразу, хотя не должен был: я учил французский.

От дыма и гари слезились глаза. Веник медленно погружался в Шпрее, а река быстро окуталась плотным туманом. Он, будто пена, презревшая берега, выхлёстывался на Вассергассе и стелился по мостовой, насколько хватало видимости. Погрузка назначена на шесть утра; запас времени достаточен, ускоряться не имело смысла. Начиная с набережной, я опасался встречи с тётушкой Хельгой: её дрянная привычка передавать мне узелки с мёдом и рогаликами от дедушки Генриха, просто бесила. Булочки и мёд были весьма кстати - это бесспорно, но узелки!.. Офицер Вермахта с цветастым узелком - как это глупо, ничтожно, как нелепо. Совестно должно быть, но внушения на тётушку совершенно не действуют.

В этот раз бог миловал: женских фигур с узелками на глаза не попадалось. На Гётеплац нас уже дожидались автомобили. Предстоял короткий марш до Франкфурта, а после с эшелонами резерва на восточный фронт, куда-то под Курск или Харьков - решится на месте...

- Не козлёночком, - донёсся будто с небес грубый мужской голос, говорящий по-русски, - а козлом!

...этот мужик, этот Василий - мерзкое вонючее животное! Обещал вывести к линии фронта. Свинья, завёл прямиком в лапы партизан. Пусть подыхает, пусть! Ему всё равно не жить с его ранами, а я ещё выберусь. Я выберусь. Там, наверху, есть отверстие, в него пробивался свет.

В коридоре нашлась крепкая длинная доска, ей можно расширить дыру.

Дышится легче - здесь больше свежего воздуха. Надо спешить, спешить, пока ночь: в темноте есть шанс уйти незамеченным - на юг, к Харькову, к своим...

Немецкий офицер лежал с пробитым черепом в узком проходе, что казался входом в восьмую комнату.

- Что это было, Веник?! - закричал я, что было мочи. - Что всё это значит?!

- Это твоё чувство вины, Дитрих, сыграло с тобой злую шутку, - отозвался Веник. - Ты научишься с этим жить, Жора. Я же научился.

_

1. Оберштурмфюрер, ведите себя достойно!