Скоро будет весна

Только Тень стояла в темном углу неподвижно, да старая карга Стружиха злилась обиженно и, встав со стульца, скрипела, не глядя:

— Болтаете… все болтаете… Давно ль ворота вам повалили? Как живы-то остались — не углядела! А все — болтаете… — и уходила на кухоньку греметь там посудой и ящиками.

Совсем недавно привелось мальцам увидеть тот самый прорыв в центральные ворота. Это старшая, Тень, поволокла тогда Штыря и Штевенька за собой по второму вспомогательному туннелю к большому ангару. Она, старшая, разнюхала, что там монтировали новые машины, и хотела поглазеть на них, пока машины вскрыты и разноцветны, бесчисленны и загадочны. Конечно, и Штевенька пришлось взять с собой — он ведь тоже был большой любитель поглазеть, а Тень жалела его. Ну а Штырь и сам куда хочешь мог усвистать, но со старшей, натурально, пошел охотнее. Уютнее чувствовал себя со старшей Штырь, хотя и суров был не по летам.

Не оказалось тогда Стружихи с ними — ушла она за Кубырашем, вот и поперлись они к ангару, некому цыкнуть было на них.

Скрежетали на поворотах рельсовые тележки, груженные контейнерами и балками, громыхали по железу шаги неразговорчивых людей, мальцы жались к стенам, где на кронштейнах тянулись бесконечные коммуникации, а у самой стены рифленка рвано и гнуто обрывалась, и оттуда дуло и пахло какой-то дрянью.

Долговязый учитель говорил потом, что, почуяв приближение морозов, личинки драконов поползли спасаться в пещеры. Они ушли бы в глубину и копошились бы там неторопливо до тепла, подминая и поедая друг дружку. Но в одном месте наткнулись они на железные, поросшие грязным льдом ворота, и не поползли в другие места, а поперли почему-то прямо на них. Видимо, таков был инстинкт, — говорил долговязый учитель. Ворота через пять минут вырваны были из камня — так осатанели личинки драконов.

Вспоминать такое — себе дороже. Тень плохо спала, всю ночь промаялась, — все вспоминалось ей, все вспоминалось… не умела она придерживать память. Бежали к большому ангару мужики, выла сирена, мелко и страшно дрожала рифленка, холодом задуло, завертело по туннелям. А впереди, в большом ангаре, в решетчатой арке туннеля валились машины и ослепительно-белым и черно-синим мигало между колонн — это палили из лучеметов, и, вдруг, под аркой встало и вздулось выше галереи членистое, в крючьях и щупальцах тело драконьей личинки и, разрезанное пополам, свалилось судорожно. Другая личинка завертелась среди обломков, и гигантская тень каменной черепахи взгромоздилась на перекрытия большого ангара.

Тень сжималась и ежилась под одеялом, потом подымалась на локоть. Было спокойно. Горела дежурная лампочка над дверью, мальцы спали, и она ложилась опять.

Каменную черепаху не брали лучеметы, Тень это знала прекрасно. Штевенек орал навзрыд, Штырь рвал ей руку и тащил назад. А ей показалось, что откуда-то сбоку, припадая на кривую ногу свою, вывалился Хромой, обвешанный связками гранат, с рогатиной лучемета в руках, и пропал среди бегущих туда. И выла, и выла режущим плачем сирена. И какие-то тетки взвалили на туннелеход голубые тяжелые баллоны, и туннелеход сорвался, вопя невозможно, и умчался по туннелю в ангар, а бегущие мужики отпрыгивали в сторону и падали. Тетки эти и увезли мальцов на рельсовой тележке вместе с ранеными, по пути обругав и накостыляв солидно по шеям.

Так она промучилась до утра, но потом — ничего, на следующую ночь она уже не вспоминала, память отвлеклась, отпустила. Тень вообще не очень-то крепко спала по ночам. Может быть, она сама отвивала себе сон — любила думать в темноте и покое. А иногда, когда ей особенно не спалось, когда Хромой особенно натужно и простуженно дышал во сне, а потом помалу, всхлипами и рыками начинал свой храп, форменный крик души, вообще говоря, а не храп, — Тень открывала глаза. О чем-то странном и спокойном думалось ей под храп Хромого, не о таком думалось, как обычно, не о железном. Мерзнущий Штевенек прижимался к ее спине, попискивал Кубыраш, и Штырь вдруг взбрыкивал и сердито перебрасывался на другой бок, а внизу храпел Хромой; когда же у них ночевала Стружиха, то они громыхали с Хромым в две глотки; и далеко за железными стенами ухали и говорили заводы; вверху слышались шаги — кто-то работающий, когда все спят, ходил по второму уровню, и Тени было особенно одиноко и беспредельно. Она представляла себе, какая скоро наступит весна. Конечно — по фильмам, по рассказам отца, по урокам долговязого учителя; своего она придумать не могла — откуда же!

И только когда неподвижность застилала звуки, и время, стремительно замедляясь, меняло и вытягивало пространство, и ее незаметно поднимало и влекло, — Тень улетала над удивительно спокойным морем вдоль берега к скалам, нагретым, обросшим травой и кустарником, очень и очень высоким, и, минуя их, неслась к дальним плоскогорьям, где по зеленым холмам сплошь росли красные и желтые цветы, и дул горячий пустынный ветер, сгоняя по одинаковым склонам волну за волной бесконечные травы. Г де-то сзади оставался, но, впрочем, тоже летел и плакал Штевенек, и Штырь летел тоже и тянул его за собою вверх, и ругался. А Кубыраш сидел в траве, совсем уж далеко, на каком-то холме, и высоко в небе парил бронзово-фиолетовый дракон. Тень старалась свернуть — ей было смерть как жалко всех, она летела обратно, пытаясь не забыть, где сидел в траве и цветах маленький и веселый Кубыраш, ей было тепло, ветер сушил лицо и губы, и она летела, конечно, куда-то мимо, и сверкали на мгновение рядом совсем огромные драгоценные крылья дракона, а Штевенек и Штырь пропадали совершенно, терялись в другой стороне, и маленький Кубыраш пропадал где-то. Мелькали далеко внизу обрыв, скалы, берег. Бесконечно уменьшенный Хромой махал руками и ковылял вдоль моря, а отец просто стоял и смотрел ей вслед, и Тень плакала обильно и горько, и не могла остановиться, и, плача, засыпала наконец.