Собрание сочинений-1.Точка "Омега"

Кэслейхэт бросил улыбку в нашу сторону и продолжал:

— Но позвольте мне все же от имени четырех планет Центавра сказать вам: добро пожаловать! Для меня это великий момент. С самого раннего детства я был воспитан в духе одной цели — быть вашим наставником и гидом. Естественно, я очень рад тому, что наступило время, когда углубленное изучение языка и нравов американского переходного периода, чему я себя посвятил, наконец-то может принести свои плоды.

Но Кэслейхэт, казалось, не испытывал при этом безграничного восторга. Он все время, как я уже заметил, смешно дергал носом, а в целом его лицо выражало скорее раздражение. Но меня, главным образом, задели его слова.

— Что вы подразумеваете, когда говорите, что изучали английский? Разве люди больше не пользуются универсальным языком?

Он улыбнулся:

— Да, конечно. Но он эволюционировал до такой степени, что, откровенно говоря, у вас возникнут определенные трудности в понимании самых простейших слов.

— Ох!

Воцарилось молчание. Блейк покусывал нижнюю губу. Наконец и он разразился вопросом:

— Можете ли вы кое-что уточнить относительно планет Центавра? Во время наших разговоров по радио вы дали понять, что население вернулось к городским структурам.

— Я буду счастлив показать вам любые крупные города, которые вы пожелаете увидеть. Вы наши гости, и каждый из вас располагает счетом в банке на несколько миллионов кредиток, которыми он волен распоряжаться по своему усмотрению.

Блейк присвистнул.

— Тем не менее я должен вас предупредить об одном обстоятельстве, — пояснил Кэслейхэт. — Крайне важно, чтобы вы не разочаровали наших соотечественников. Поэтому мы настойчиво просим вас не разгуливать по улицам и никоим образом не смешиваться с толпой. Все контакты будут иметь место исключительно через кино и по радио. Или же вы будете передвигаться в закрытой машине. Если вы рассчитывали жениться, сразу же откажитесь от такого намерения.

— Я что-то не понимаю, — с удивлением произнес Блейк.

Я бы мог сказать то же самое. Кэслейхэт продолжал твердым тоном:

— Необходимо, чтобы никто не догадался, что от вас исходит дурной запах. Это чревато значительным ухудшением вашего финансового положения. — Он поднялся. — А сейчас я вас покину. Надеюсь, вы не будете возражать, если отныне в вашем присутствии я буду надевать маску. С наилучшими пожеланиями, господа… — Он замолчал, и его взгляд устремился куда-то поверх нас. — Ага! Вот и ваш друг.

Я живо обернулся, увидев, что то же самое проделал и Блейк.

— Привет, ребята! — радостно еще с порога воскликнул Ренфру. — Как все же здорово нас надули! — добавил он с гримасой.

С комком в горле я бросился к нему, схватил за руку и крепко сжал ее. Блейк пытался последовать моему примеру.

Когда наконец наши пылкие излияния чувств завершились, Кэслейхэт уже упорхнул.

И это было к лучшему. Потому что после его последних заявлений мне так хотелось как следует врезать ему!

— Ну что ж, приступим! — сказал Ренфру.

Он по очереди оценивающе оглядел нас, Блейка и меня, улыбнулся, весело потирая руки, и добавил:

— Вот уже неделю, как я обдумываю вопросы, которые следует задать этому болтуну, и…

Он повернулся к Кэслейхэту.

— Почему скорость света — константа? — начал он.

Кэслейхэт ничуть не смутился.

— Скорость света равна кубу кубического корня “gd”, — ответил он, — где “d” — это глубина пространственно-временного континуума, а “g” — тотальная толерантность — вы бы сказали “гравитация” — всей материи, содержащейся в этом континууме.

— Как образуются планеты?

— Необходимо, чтобы звезда нашла равновесие в своем пространстве. Она исторгает из себя материю, как корабль выбрасывает якоря в море. Это сравнение, конечно, лишь приблизительно отражает действительную картину. Я мог бы вам изобразить все это в виде математической формулы, но потребовалось бы ее написать, а я, в конце концов, не ученый. Это просто факты, известные мне с детства, во всяком случае, так мне кажется.

— Минуточку, — сказал, сдвинув брови, Ренфру. — Получается, что звезда выбрасывает материю всего лишь потому что… что ей хочется обрести равновесие?

Кэслейхэт широко открыл глаза:

— Ну конечно же нет! Заверяю вас, что ее вынуждает к этому очень мощное давление. Если она не достигнет этого равновесия, то выпадает за пределы того участка пространства, в котором она находится. Лишь несколько солнц-холостяков приспособились поддерживать свою стабильность, обходясь без планет.

— Несколько чего? — воскликнул Ренфру.

Я видел, что он уже позабыл о тех вопросах, которыми собирался забросать Кэслейхэта, но вскоре и мое внимание целиком сосредоточилось на объяснениях последнего.

— Солнце-холостяк — это очень старая охладившаяся звезда класса М. Самая горячая из известных нам имеет температуру всего восемьдесят восемь градусов по Цельсию, а самая холодная — семь градусов. Холостяк — это в буквальном смысле слова одиночка, которого возраст сделал нелюдимым и брюзгой. Его главная забота — противиться присутствию материи в своем окружении. Он на дух не выносит планет, даже межзвездный газ.

Я воспользовался тем, что Ренфру с задумчивым видом смаковал этот ответ, чтобы перевести разговор в другое русло:

— Вы сказали, что это вам известно, хотя вы и не ученый. Это меня заинтересовало. У нас, к примеру, все мальчишки разбирались в принципе действия атомной ракеты уже при рождении или что-то около этого. В возрасте восьми — десяти лет они разбирали и собирали специальные игрушки. Они думали в терминах атомных ракет, и всякий прогресс в этой области легко и немедленно ими усваивался. Хотелось бы знать ваш эквивалент этому увлечению?

— Это — аделедикническая сила. Я уже пытался объяснить господину Ренфру, что это такое, но его разум, кажется, отказывается принять даже самые простые ее аспекты.

Ренфру оторвался от своих дум и с недовольной гримасой воскликнул:

— Он хочет заставить меня поверить, что электроны думают. Нет уж, тут я пас!

Кэслейхэт покачал головой:

— Нет, они не думают, но обладают психологическим чутьем.

Я воскликнул:

— Электронная психология!

— Речь идет просто об аделедикнической силе. Любой ребенок…

Ренфру прервал его, заворчав:

— Знаю, знаю: любой шестилетний пацан в состоянии мне это объяснить. — Он повернулся к нам: — Вот почему я и подготовил целую серию вопросов. Я подумал, что, постигнув некоторые фундаментальные понятия, мы, возможно, смогли бы наподобие их детишек разобраться в этом вопросе с аделедикнической силой.

Он снова обратился к Кэслейхэту:

— Вопрос следующий: что такое…

Кэслейхэт поглядел на часы и прервал его:

— Сожалею, господин Ренфру, но, если мы хотим успеть на катер, отправляющийся на планету Пелэма, надо трогаться сию минуту. Вы зададите мне ваши вопросы по дороге.

— Что это значит? — полюбопытствовал я.

— Он меня ознакомит с крупными лабораториями, расположенными в Европейских горах на планете Пелэма, — объяснил Ренфру. — Хотите поехать за компанию?

— Только не я.

Блейк пожал плечами:

— У меня нет никакого желания напяливать на себя один из тех комбинезонов, которыми нас снабдил Кэслейхэт, которые останавливают наш запах, но пропускают их. Я останусь с Биллом. Мы поиграем в покер на пять миллионов кредиток, положенных на наш счет в Государственный банк.

Кэслейхэт направился к двери. Маска из чего-то, имитирующего человеческую плоть, заметно нахмурила брови.

— Вы очень вольно обращаетесь с дарами нашего Правительства, — бросил он.

— А вам-то что за дело? — огрызнулся Блейк.

— Итак, мы воняем! — возмутился Блейк.

Прошло уже десять дней, как Ренфру уехал с Кэслейхэтом. За это время мы общались с нашим коллегой всего один раз — на третий день после отъезда, когда тот позвонил по радиотелефону, чтобы сказать, что у него все в порядке.