Несчастный скиталец

Милушка зачла проситься на ручки. При сем я напросто разрыдался и сквозь слезы рек:

– Тебя же, моя душа, я нипочем не оставлю!

Прижал я Милушку ко груди, а она меня язычком по лицу лизнуть не преминула, слезы мои утирая.

Решено!

Стал я укладывать вещи – камизолов взял два нарядных, два дорожных и один нарочитый – для охоты. Рубашек взял семь пар, да башмаков – четыре пары. Взял тако же и пять жилетов. Шляп взял две, по числу париков, каковых взял чернаго и белаго по одному. Взял платков и пачулей четыре пузырька. Тростей – увы – не взял вовсе, но взял шпагу – в пути приличнее. Взял плащ на мерлушках и соболью пелерину. Для одеял же места уже не доставало, равно как и для походной посуды. Взял желудощных капель, да от кашля, да от костяной ломоты. Да шпанских мушек в склянке, на случай. Тако же взял пилку для ногтей алмазную, нарочитую бархоточку для оных же и особливые ножнички. Взял дюжину гребенок, помады, пудры и полоскания для рта. Взял прибор бритвенный и квасцов.

За сими трудами мои зубные страдания окончились. Помог мне сестрицын корешок, только от его соку зубы и язык в моем рту сделались зеленоватыми. Посокрушавшись ради сих причин, вызвал я Мартоса, ленивого моего слугу, и велел указанные тюки и саквояжи вынести из дому, как бы в прачешную. Прихватив при этом на чепь и любезную мою Милушку.

Приказал я ему соблюдать осторожности, да только сторожа мои к сему времени были готовы. Двое лежали, сраженные дивным напитком на месте, третий упал в погребец, а четвертый, сержант, смотрел на бутылку и приговаривал: «Вот славное вино!» – а более толку от него не было.

Подозвал я к себе Азель и другую кривобокую и, глупейшим образом себя ощущая, велел подать теткино выходное платье. Те, изрядно недоумевая, принесли оное.

Зачал я в него облачаться – что за вздор! Дамское платье – хитроумнейшая загадка. Для опытнаго кавалера совлечь оное с дамы – вовсе не штука, а поди-ка попробуй на собственной персоне застегнуть сии головоломные крючки! Словом, пришлось приживалкам моим меня наряжать. И покуда вертели они меня, словно бы болвана портновскаго, я так размышлял: «Что я делаю? Почто позволил я втянуть себя в историю? Ежели изловят меня в таковом наряде, то не преминут с насмешками посадить в нарочитую камеру, где любители мущин обретаются. И какова же в сем ирония судьбы! Коварная Феанира в мужском платье мой дом покидала, я же в женском из него бегу».

Когда же кривобокия дуры труды свои завершили, то так обе в голос и ахнули. И было с чего. Глянул я в зеркало на себя и обомлел – как живая, стояла передо мною тетка моя Лавиния, разве только ростом повыше и без морщин!

Наказал я дурам обо всем молчать, сам же связал между собою те самые наглазныя повязки, мне подаренные. Пусть милыя дамы простят мне сию вольность! В каждой из повязок было полтора локтя длины, так что веревка вышла изрядная. Один конец сией веревки привязал я к нарочитому крюку для гардин. Другой же, ставни отворив, вниз спустил.

В эту минуту руки мои дрожали…