Троя

— Еще щенком, почти личинкой, его мать Фетида, та, что со спутанными водорослями на грудях, держала надменного отпрыска в небесном квантовом пламени. Вероятность его погибели: день, час, минута и способ — стопроцентна, и поскольку не подлежит изменениям, то вроде как наделяет Ахилла неуязвимостью ко всем остальным опасностям.

— Да уж-шшшшшшшшш, — шипит окутанная мглой богиня. — Скажи мне, сын Геры, муж бестолковой Грации, она же Аглая Преславная, почему ты помогаешь этому человеку?

Карлик склоняется ниже.

— Сначала он одолел меня в честном бою, возлюбленная повелительница ужасного мрака. Потом я и сам втянулся: получилось так, что наши интересы совпали.

— Так ты желаешь найти владыку Зевса? — шепчет Ночь.

Откуда-то справа, из черных каньонов, доносится вой.

— Мое желание, о богиня, — остановить поток растущего Хаоса.

Та, к кому он обратился, кивает и поднимает лик-покрывало к тучам, клубящимся вокруг замковых башен.

— Я слышу крики звезд, хромой ремесленник. И знаю: говоря о Хаосе, ты имел в виду хаос на квантовом уровне. За исключением Зевса, ты единственный меж олимпийцев, кто помнит нас и наши мысли до Великой Перемены… кого занимают мелочи вроде физики.

Гефест молчит, не смея оторвать взора от черного камня.

— Ты следишь за квантовым потоком, кузнец? — В голосе Никты сквозит непонятное Ахиллесу раздражение и гнев.

— Да, богиня.

— И сколько, по-твоему, нам осталось, если воронка хаоса вероятностей продолжит расти логарифмически?

— Несколько дней, богиня, — басит калека. — А то и меньше.

— Судьбы согласны с тобой, отродье Геры, — роняет призрак. Пелиду мучительно хочется прижать заскорузлые ладони к ушам, лишь бы не слышать раскатов сумасшедшего прибоя. — Мойры, эти чужеродные существа, которых смертные нарицают богинями участи, денно и нощно корпят над электронными счетами, манипулируя пузырями магнитной энергии на многомильных витках вычислительной ДНК, и с каждым днем их взгляды на будущее становятся все туманнее, нити вероятностей расслаиваются, путаются — можно подумать, сломался ткацкий станок самого Времени.

— Это все гребаный Сетебос, — ворчит Гефест. — Тысяча извинений, мадам.

— Да нет, ты совершенно прав, кузнец, — отвечает черная великанша. — Это все гребаный Сетебос; в кои-то веки он вырвался на волю из арктических морей своего мира. Знаешь, ведь Многорукий уже явился на Землю — не на планету сего кратковечного, а на нашу прежнюю родину.

— Нет, — говорит хромой и наконец-то поднимает лицо. — Этого я не знал.

— О да, Мозг пролез через Брано-щелку. — Никта хохочет, и Ахиллес не выдерживает: зажимает ладонями уши. Подобные звуки не для смертных.

— И что обещают Мойры? — шепчет Гефест.

— Прядильщица Клото сулит нам считанные часы прежде, чем квантовый поток взорвет изнутри эту вселенную, — молвит богиня. — Атропа Неотвратимая, владеющая ненавистными ножницами, лезвия которых в намеченный миг перерезают нить каждой жизни, уверяет, будто бы впереди целый месяц.

— А что Лахесис? — спрашивает покровитель огня.

— Та, кто распределяет жребии, самая искусная, на мой взгляд, из одолевших фрактальные волны электронных счетов, предвещает победу Хаоса в этой вселенной и в этой Бране через неделю-другую. Как ни крути, а времени остается в обрез, ремесленник.

— Ты помышляешь о бегстве, богиня?

Ночь не отвечает. По склонам утесов и глубоким долинам эхом разлетается вой. Призрак наконец изрекает:

— А куда бежать, кузнец? Даже нам, горстке первичных бессмертных, никуда не деться из этого мира, где мы родились, если он будет ввергнут в хаос. Какую бы Брану мы ни создали, куда бы ни телепортировались, вслед за нами потянутся нити разрушения. Нет, ремесленник, это бессмысленно.

— Что же делать, богиня? — рычит Гефест. — Наклонимся ниже, обхватим сандалии руками и чмокнем на прощание свои бессмертные зады?

Ночь издает неразборчивый звук, похожий на веселенький шторм на Эгейском море.

— Нужно посоветоваться со Старшими богами. Причем как можно скорее.

— Старшие боги… — Калека умолкает. — Крон, Рея, Океан, Тетис… Все, сосланные в ужасные бездны Тартара?

— Да, — подтверждает богиня.

— Громовержец никогда не позволит, — качает головой Гефест. — Олимпийцам запрещено общаться с…

— Так пусть он посмотрит в лицо действительности! — восклицает Ночь. — Иначе все закончится полным хаосом, и его правление — тоже.

Ахиллес поднимается на две ступени навстречу громадной черной фигуре, перехватив щит, словно для битвы.

— Эй, вы еще не забыли, что я здесь? И по-прежнему жду ответа на свой вопрос. Где Зевс?

Призрак наклоняется над человеком и тычет в него костлявым бледным пальцем, словно оружием.

— Допустим, сын Пелея, вероятность твоей гибели от моей руки равняется нулю; но если я распылю твое бренное тело на молекулы, на атомы, вселенной придется здорово потрудиться, чтобы подтвердить эту аксиому, хотя бы на квантовом уровне…

Мужеубийца ждет. Как он давно заметил, боги частенько несут ахинею, но если потерпеть, рано или поздно бессмертные начинают говорить разумно.

В конце концов голос носимых ветром волн произносит:

— Гера, дочь Крона и Реи, сестра и распутная невеста Повелителя Молний, заступница греков, готовая ради них на вероломство и кровопролитие, соблазном отвлекла Тучегонителя от его обязанностей, переспала со своим божественным братом и впрыснула ему под кожу Неодолимый Сон. Это случилось в огромном доме, где плачет верная супруга и ткет при сиянии дня, по ночам распуская работу. Ее прославленный муж не взял своего любимого оружия на кровавую жатву под стены Трои, но повесил на деревянный гвоздь в потайном чертоге за тайной дверью, подальше от глаз женихов и воров. Я говорю о луке, коего не натянуть никому иному; луке, способном пробить пернатой стрелой двенадцать топорищ либо вполовину столько же тел виноватых и безвинных людей.

— Спасибо за помощь, богиня, — говорит Ахиллес и пятится вниз по лестнице.

Гефест озирается и следует за ним, стараясь не повернуться спиной к исполинской эбеновой фигуре в развевающихся одеяниях. Между тем Ночь исчезает.

— Какого Аида она плела? — шепчет ремесленник после того, как залез в колесницу, активировал виртуальную панель управления и голографических коней. — Чья-то рыдающая жена, потайные комнаты, чтоб им пусто было, двенадцать топорищ… Похоже на бредни вашего Дельфийского оракула.

— Зевс на Итаке, — отвечает Ахилл в то время, как повозка набирает высоту, покидая твердыню и сумеречный остров, наполненный ревом и воем невидимых чудищ. — Одиссей мне сам говорил, что хранит свой лучший лук на родине, в секретном чертоге над сундуками, полными благовонных одежд. В лучшие дни я навещал хитроумного и видел эту диковину. Никто иной не может справиться с тетивой — так по крайней мере уверял меня Лаэртид; сам-то я не пробовал. И потом, это в его стиле — развлекаться после вечерних возлияний стрельбой по топорищам. А уж если нашлись охотники искать руки соблазнительной Пенелопы, герою будет куда приятнее целиться по живым мишеням.

— Дом Одиссея, Итака, — бурчит себе под нос Гефест. — Гера отлично знала, где спрятать усыпленного мужа. Ты хоть представляешь себе, что сделает Громовержец, если мы его там разбудим?

— Нет, но мы это выясним, — говорит быстроногий. — Можешь квант-телепортировать нас прямо на ходу, из повозки?

— Сейчас увидишь, — отзывается карлик.

В ту же секунду человек и бог исчезают. Опустевшая колесница продолжает лететь на северо-запад над Бассейном Эллады.

50

— Это не Сейви.

— Разве я утверждал обратное, друг Никого?

Харман замер на металлическом помосте гроба, якобы парящего в полной пустоте более чем в пяти милях над землей, за сотню ярдов от северного склона Джомолунгмы, и таращил глаза — хотя менее всего на свете желал бы этого — на застывшее лицо и нагое тело юной Сейви. Просперо стоял позади, на железных ступенях. Снаружи грозно ревел ветер.