Самшитовый лес

Да не потому, что люди, сооружавшие этот конвейер, халтурили или еще как-нибудь иначе проявляли свою самодеятельность. Просто это носилось в воздухе, в морозном ночном воздухе, пробитом светом прожекторов.

"Что же это получается? — думал Сапожников. — Все канатно-ленточное хозяйство работает, как заводное, и автоматика срабатывает. Полуторакилометровый механизм при пробных пусках исправно тянет руду из шахты, не конвейер, а невеста, ну прямо под венец. И крыть нечем".

— Чего ты беспокоишься? — сказал Виктор, — Показания приборов отличные.

Сапожников только сопел.

Они стояли и слушали, как рокочет бесконечная лепта, и смотрели, как масляно вращаются ведущие звездочки.

— Лифт, — сказал Генка.

— Что?

— Не конвейер, а лифт, — сказал Генка, снял рукавицы и зажал пальцами уши.

Сапожников сделал то же самое.

Гул стал тихим, ровным и каким-то неустойчивым. Он оглянулся на Виктора. Тот что-то кричал. Сапожников опустил руки. — ..во! — докричал что-то Виктор.

— Что?

— Я говорю, это ничего!

— Что ничего?

— Есть небольшие перегрузки, но это ничего!

— Виктор, это шахта, — сказал Сапожников. — Ты с этим не сталкивался. Маленькая перегрузка может мгновенно стать завалом. Все будет рваться и лететь к черту. Генка, давай еще прозванивай всю схему.

— Не учи меня, — сказал Виктор.

— Правильно, — сказал Блинов.

Он подошел к пульту веселый, в расстегнутом полушубке и сдвинутой на затылок пыжиковой шапке. — Я думаю, можно подписывать акт, а послезавтра ту-ту — и вы уже в Москве. Я вам завидую. Поработали вы классно. Я специально сообщу об этом в вашу контору.

— Мы еще не начинали работать, — сказал Сапожников и протянул Блинову "Краснопресненские".

Они давно уже разыгрывали восхищение друг другом, и было ясно, что и эта авария тоже приближается.

— Мне кажется, — сказал Блинов, закуривая, — что вы меня все время хотите поддеть чем-то… Я говорю — я принимаю у вас работу… ваш участок работы. А всю работу будет принимать комиссия согласно договору.

— А я вам ее не сдаю…

— Аварийная автоматика работает отлично. В чем дело?

— У вас питатели работали плохо, плохо подавали руду. Образовались завалы… Совсем недавно…

— Это уж не ваша забота.

Блинов бросил сигарету на землю, топнул по ней, и ее тут же умело. Вверху под прожекторами летел колючий снег. За забором шахтного двора стояло бурое зарево. Небо было бурое от далеких коксовых батарей.

— Да вы не обижайтесь, — сказал Сапожников. — Датчики показывают перегрузку на сгибах. А ведь конвейер еще не гоняло как следует.

— Да-да… конечно, — сказал Блинов. — Вот сейчас и попробуем.

— В смысле прозвоним схему — тогда попробуем, — сказал Генка.

— Щекотеев! Костин! — крикнул Блинов. — Передайте там в низ! Сейчас погоним на повышенном режиме!

Потом он повернулся к ним с улыбкой. Но это была не улыбка. Просто он так щурился от ветра.

— Я моложе вас, товарищ Сапожников, — сказал он, — но хочу дать вам совет. Вы очень эмоциональный человек… Вы…

— Летом, летом… — сказал Сапожников. — Летом будете советовать. Сейчас чересчур холодно.

— Пошел! — крикнул Блинов вдаль и приблизился к пульту. — Позвольте.

Виктор отодвинулся, и Блинов кинул рубильник.

Медленно стал нарастать грохот. Тонкий ручеек подскакивающей на ленте руды плавно превратился в черный пласт.

Блинов убежал. Вдоль конвейера стояли люди и напряженно глядели на маслянистую цепь, которая текла по барабанам. Все шло гладко.

— Работает старушка, — нерешительно сказал Генка. — В смысле конвейер.

Сапожников, не отвечая, глядел на приборы. Все шло гладко. Сапожников отошел от приборов. У ленты его догнал Виктор.

— Что тебя беспокоит? — спросил он.

— То, что Блинов боится комиссии больше, чем аварии.

— Ты думаешь?

Сапожников не ответил.

— В конце концов, черт с ним… За электрическую схему я ручаюсь, — сказал Виктор.

— А за человеческую?

И тут их окликнул Генка:

— Ребята… живо!

Они подбежали.

Приборы показывали аварийную перегрузку.

Все переглянулись.

Стоял дикий грохот. Приборы показывали аварийную перегрузку, но автоматика почему-то не срабатывала, не отключала механизмы. Тогда Виктор кинулся к ленте, от которой стали медленно отходить люди. Сапожников подбежал к Виктору в тот момент, когда он обалдело смотрел на безмятежный аварийный выключатель, под который кто-то подсунул лом. Обычный лом, которым лед с тротуаров скалывают.

Сапожников кинулся к этому лому и дернул его. Лом не поддавался, его заклинило. Сапожников увидел руки Виктора, протянутые к выключателю, и свои руки, выдергивающие лом. Услышал треск и увидел, как лопнувшую цепь завело под барабан и стало наматывать на звездочку вместе с рукой Виктора, и стало пучить конвейер и поволокло Виктора, и Сапожников свободной рукой еще успел рвануть аварийный выключатель. … Грохот стал затихать. Только несколько секунд падали на землю возле Виктора какие-то вывернутые куски металла.

Виктор стоял, протянув руку, и тихо стонал.

Крик. Топот. Тяжелое дыхание людей.

— Витя… ничего… Только палец… Рука свободна, — сказал Сапожников, обжигая лицо спичками, пачкая лоб горелым маслом и вглядываясь во тьму, где дрожала черная рука Виктора. Сапожников осторожно завел конец лома под цепь до упора где-то в глубине и, распрямляя согнутые ноги, стал поднимать цепь, прохрипев:

— Берите его…

Механик Толстых и рабочие осторожно, как неживую, вынули руку Виктора, и Сапожников опустил цепь.

Виктора держали за плечи. Зубы его лязгали.

— Витя, сейчас… потерпи, — сказал Сапожников и оглянулся.

По шахтному двору бежали люди. Сапожников увидел Блинова, расталкивающего толпу.

— Я ни при чем… — проскрипел он сквозь сжатые зубы. — Я не виноват…

И это были первые его слова.

— Машину… Убью!.. — крикнул Сапожников и замахнулся.

Блинов отскочил, поскользнулся, но удержался на ногах и побежал прочь. В воздухе стояла вонь от сгоревшего мотора. Потом взревел вездеход и ослепил всех фарами. Виктора посадили в кабину, и Сапожников сел рядом. Только когда они выкатили за ворота, Сапожников разглядел, что за баранкой сидит Блинов. Они молчали всю дорогу, и Виктора привезли к большому зданию, похожему на гибрид дворца рококо с Парфеноном. Это была травматологическая больница.

Когда Виктора вели по двору, они услышали, как густой приятный голос тянул песню в темноте ночи: "Па тундыря… па железной даррогя… Хде мчится поязыд… Ва-ар-кута — Леныхырад…" — и Виктор спросил:

— На каком языке поют?

Сапожников не стал объяснять, что поют на языке Блинова, только произношение другое.

Глава 19

ПИСЬМО К СЕБЕ

Немцы подкатили установку и орали всякие слова насчет того, чтобы не суетиться и сразу тихонько сдаваться в плен. Кричали, конечно, по-русски, но акцент выдавал. Так волк кричал семерым козлятам: "Ваша мама пришла, молока принесла".

— Началось, — сказал Цыган.

— Надо попробовать, — сказал Танкист. — Я знаю, где у их танков слабина. Переднюю машину подорву, проход узкий. Остальные сами станут.

— Взрыв. Гул танковых моторов.

— Не вышло, — сказал Бобров. — Больше резервов нет… Рамона, разбей рацию. Цыган, прикрой ее.

Рамона оттащила рацию, рванула крышку и стала хрустеть лампами. Цыган прикрыл ее огнем. Началась ответная стрельба.

— Цыган, — сказала Рамона торопясь, — когда прикажу — стреляй в меня, как сговорились. За Ваню я не боюсь.

— Рамона, Галочка, королева моя, чайка моя заморская… — сказал Цыган, ведя огонь. — Беги… Есть шанс для женщины!

Он ошибся. Шанса для женщины не было.

Письмо к себе. Я, Сапожников, сын Сапожникова, записываю в эту особую тетрадь сообщения о событиях важных и печальных, чтобы не изгладились они в моей памяти, так легко затемняемой страстями.