Темные ночи (сборник)

Доехав до конца улицы, Мюриель свернула на Бат-роуд. Забившееся было в нормальном ритме сердце Уиллетта вновь екнуло в груди. Он-то надеялся, что их поездка завершится до начала часа пик, но как бы не так — движение в городе уже было интенсивным, и с каждой минутой машин на дороге становилось все больше. И тут, когда управление автомобилем потребовало предельной собранности, Мюриель взбрело в голову поболтать:

— А мы сегодня опять проспекты листали.

— Рад за вас.

Что за проспекты, Уиллетту было ясно без лишних объяснений. Джина Стеми и три ее овдовевшие дочери собирались следующей зимой в круиз, и составление планов предстоящей поездки поглощало у них прорву времени. Хотя финансы не позволяли Мюриель отправиться с родственницами в увеселительное путешествие, а те, судя по всему, приглашать ее за свой счет не намеревались, она все же участвовала во всех заседаниях круизного комитета семьи. Вообще-то Уиллетт давно подметил, что едва только дело доходило до денег, как взаимной любви между женщинами Стеми тут же приходил конец. Впрочем, прижимистость сестричек легко объяснима: убив своих мужей, они прибрали к рукам все сбережения и страховки покойных и так запросто расставаться с денежками теперь не…

Заметив, что последнее время все чаще возвращается к болезненным фантазиям Хэнка, Уиллетт прервал размышления.

— Четырехместная каюта на «Миноре» — просто очаровательна! — меж тем делилась впечатлениями Мюриель.

— Почему четырехместная? — поинтересовался Уиллетт.

— А почему бы и нет?

— По моему глубокому убеждению, океанские круизы придуманы в основном для того, чтобы завести на корабле роман, но если в каюте живут четверо, то речь может идти только о групповом сексе, а твоя мать, на мой взгляд, несколько старовата для столь бурных забав.

— Уиллетт, как тебе не стыдно! — Мюриель смерила мужа негодующим взглядом, и едва ее глаза оторвались от шоссе, машина привычно вильнула в сторону.

— Велосипедист! — поспешно вскричал Уиллетт. — Следи за дорогой!

— А ты, Уиллетт Моррис, следи за своим грязным языком! И впредь не смей говорить о моей маме гадости!

— Я всего лишь пошутил, — с готовностью заверил ее Уиллетт, в очередной раз давая себе зарок не отвлекать Мюриель за рулем.

Хотя ему было доподлинно известно о нескольких интрижках жены после того, как остыли их чувства в браке, в речах она оставалась такой же ханжой, как ее сестры и мать. Уиллетту крепко запомнился один показательный случай: описывая работу машины, он назвал одну из деталей женской, а в ответ на ее удивленный вопрос разъяснил, что деталь нарекли так потому, что при работе в нее проскальзывает другая, так называемая мужская деталь; жена обвинила его в сексуальной озабоченности и поверить в то, что термины «мужская и женская деталь» общеприняты среди механиков, наотрез отказалась. Когда же он, продемонстрировав каталог, доказал свою правоту, ее и без того не слишком лестное мнение о мужчинах упало до нуля.

Чтобы впредь было неповадно бестактно отзываться о ее матери и сестрах, оставшиеся пятьдесят минут урока вождения Мюриель посвятила наказанию грубияна мужа. Она совершала почти смертельные броски на пересекающих дорогу пешеходов; выполняла чертовски опасные правые повороты перед носом грузовых автомобилей; принципиально не переключала при приближении встречных машин дальний свет на ближний, чем вовлекла себя в поединок фарами с полудюжиной разъяренных водителей; на остановках перед светофорами мотор не заглушала, зато потом пускала в ход стартер, вызывая яростный скрежет всей двигательной системы; а по дороге домой надменным тоном заявила, что устранит скрип «дворников» по ветровому стеклу, побрызгав их антистатиком.

Когда наконец автомобиль свернул на подъездную дорожку, грудная клетка Уиллетта прочно сидела в невидимых стальных тисках, и при каждом слове Мюриель их хватка только крепла. Машина давно остановилась, но Мюриель, следуя своим неписаным правилам, осталась внутри — поправить перед зеркальцем прическу и переобуться для пешей прогулки в десяток ярдов к дому. Уиллетт же проворно заскочил в гостиную, плеснул себе из графина виски и разом осушил бокал. Услышав хлопок входной двери и быстрые шаги по коридору, он приготовился к лекции о вреде алкоголя, но, на его счастье, из холла раздался стрекот телефонного диска. Уиллетт налил себе новую порцию, вчетверо щедрее той, что подают в пабе, и одним глотком прикончил ее. И тут в комнату вошла Мюриель.

— Ты превращаешься в алкоголика, — бросила она от двери. Однако сегодня столь щекотливый вопрос, похоже, не слишком ее волновал, поскольку она тут же велела: — Сгоняй-ка к маме и привези пакет сахарной глазури. Только не обычного сахара, а именно сахарной глазури. Запомнил?

— Думаю, с мамочкиным заданием я справлюсь, — бодро откликнулся Уиллетт. — А как срочно тебе нужна сахарная глазурь?

— Прямо сейчас, разумеется. У тебя ведь все равно нет других дел. Или я ошибаюсь?

Уиллетт, правда, намеревался перебрать перед ужином карбюратор газонокосилки, но он утешил себя мыслью, что по дороге к Джине заглянет в «Стрелок» и в спокойной обстановке выпьет еще стаканчик.

— Ты права, срочных дел у меня действительно нет, — ответил он. — Может, я схожу пешком? Разомну слегка старые ноги.

— Только к ужину не опоздай. За стол мы, как обычно, сядем ровно в семь, — предупредила Мюриель и ушла наверх переодеваться.

Оставшись в гостиной, Уиллетт кинул взгляд на графин, но, решив, что выпивка украдкой — удовольствие не из великих, поднялся и направился к двери.

Вечер выдался на славу — безветренный, ясный и теплый. Вдохнув полной грудью напоенный свежестью воздух, Уиллетт расправил плечи и бодро зашагал выполнять задание, а деревья, пряча в своих кронах уличные фонари, выстилали ему путь причудливым узором теней.

В итоге Уиллетт пропустил в оранжевом уюте «Стрелка» целых два стаканчика, а завершив полумильную прогулку, был внутренне готов к общению с тещей.

Свой построенный более столетия назад большущий особняк семидесятилетняя Джина почти без посторонней помощи умудрялась содержать в идеальной чистоте и порядке. Потоптавшись у порога, Уиллетт позвонил, и хотя в подтверждение того, что его ждут, сквозь стекла входной двери струился свет из прихожей, ответа не последовало. Он позвонил еще пару раз, затем повернул фарфоровую ручку двери и вошел. Из глубины дома, по-видимому из кухни, в прихожую пробивался слабый свет.

— Джина! — позвал Уиллетт. — Джина, вы здесь?

Чувствуя себя неловко, чуть ли не взломщиком, он пересек неосвещенную столовую. Кухня встретила Уиллетта немым укором, а в бликах на буфете и на полках с посудой ему даже почудилось предупреждение не искать без разрешения хозяйки сахарную глазурь.

— Джина! — завопил он почти вызывающе. Тишина.

Продолжать поиски без риска напугать тещу или, того хуже, застать ее неодетой Уиллетт теперь не мог, и ему ничего не оставалось, как торчать тут. Чертыхаясь себе под нос, он растерянно огляделся. Из глубин памяти всплыли вдруг слова, брошенные как-то прошлым летом маленьким Томми Бивериджем: «У бабушки Джины холодильник работает, а в сеть не включен!».

Нелепость, конечно, но Уиллетт все же повернулся к холодильнику. Большой, старомодный, с округлыми боками, будто перенесенный из голливудского фильма сороковых годов холодильник гудел тихо и самодовольно. Уиллетт подошел ближе, поискал глазами настенную розетку. Вилки в ней не было. Покрутив головой, он заметил в узкой щели между холодильником и буфетом трехконтактную вилку, от которой к холодильнику змеился гибкий электрический провод. Он и в самом деле не был подключен к сети! Ошеломленный Уиллетт достал из нагрудного кармана куртки отвертку и, нагнувшись, разобрал вилку. Предохранитель в ней отсутствовал. Уиллетт заглянул за холодильник, но дополнительного провода, ведущего к какому угодно источнику питания, не обнаружил.

Он рывком распахнул выпуклую дверцу, и загоревшаяся внутри лампочка осветила стеклянные полки с банками, бутылками и пластиковыми коробками, а его лодыжки обдал хлынувший вниз поток холодного воздуха.