Реквием по Homo Sapiens. Том 2

Если Твердь, при всей Ее божественной власти, сумела создать лишь несовершенную копию Тамары, как могли Хануман и его компьютер соорудить хоть сколько-нибудь точную модель Джонатана? Между тем Хануман, казалось, был уверен в своей способности создать похожую на Джонатана куклу. Данло с самого начала боялся, что Хануман задумал именно это, но полагал, что сможет с легкостью отвернуться от всякой шайда-имитации своего сына. Теперь, когда момент настал, он утратил свою уверенность и чувствовал, что воли в нем осталось не больше, чем в одной из Ханумановых кукол. Он был измучен, одурманен, побежден и горевал по Джонатану не меньше прежнего. Ему было уже все равно, жив он сам или умер. Ему хотелось испытать истинную силу Хануманова компьютера (и обнять Джонатана, и заглянуть в его темные дикие глаза). Он согласился на предложение Ханумана.

— Джонатан, Джонатан, ми алашария ля шанти, — прошептал Данло. — Спи с миром — и прости меня за то, что моя мечта вновь возвращает тебя в жизнь.

Следуя инструкциям Ханумана, он стал представлять себе Джонатана со всей возможной полнотой. Данло, обладавший почти идеальной эйдетической памятью, мог вообразить даже пушок на щеках у сына, и эта задача не составила для него труда. Образ Джонатана возник у него в уме мгновенно, яркий и чистый, как алмаз-синезвездник. (В том вполне реальном мозгу внутри его черепа, который вместе с остальным телом покоился на ковре в кабинете Ханумана под битвой, бушующей в небе Невернеса.) Данло оценивал этот сияющий образ не только умом, но и глазами, а купол Хануманова кабинета считывал шторм серотонина и прочих нейротрансмиттеров в его мозгу и переводил эти электрохимические сигналы в чистую информацию. Эту информацию купол передавал на Вселенский Компьютер, и тот, как робот-живописец, добавляющий яркий мазок на почти законченный холст, вносил легкие поправки в свою программу. И вот на Земле, сотворенной Хануманом из одной лишь информации, на зеленом лугу под искусственным синим небом, родился заново Джонатан ви Ашторет ви Соли Рингесс.

— Джонатан, Джонатан, — прошептал Данло.

Сын явился в трех футах перед ним способом, противоположным преображению Итуги Чистой. В воздухе вспыхнул яркий белый свет, словно легкий корабль Данло открыл окно в мультиплекс. Свет этот пролился на луг и начал дробиться на крутящиеся разноцветные фрагменты. Каждый фрагментик располагался согласно создающей Джонатана программе.

Универсальный Компьютер ткал из блестящих частиц информации его волосы и лицо, ваял тонкие ручонки, грудь, живот и ноги. Данло представил себе Джонатана таким, каким он был до болезни, поэтому ступни у мальчика были на месте, и они были такого же теплого оттенка слоновой кости, как и вся его кожа. Мальчик весь был здоров и крепок — Данло даже мечтать не мог о таком совершенстве.

— Джонатан, Джонатан.

Джонатан открыл яркие синие глаза и сказал:

— На тебе твое новое лицо, папа, только теперь оно все золотое и серебряное.

— Так ты… меня видишь?

— Конечно, вижу. — Мальчик был одет в шелковую рубашку и брючки, как все жители этого города. — А почему ты спрашиваешь?

— Потому что другие люди не могли меня видеть.

— Почему не могли?

— Это… трудно объяснить. — Данло и сам не понимал, почему Джонатан видит его, а другие куклы не видели. — Может быть, потому, что я воспроизведен в этом мире не полностью.

— А что это значит?

— Это значит, что я — не совсем я.

— Кто же ты тогда?

Данло улыбнулся невинности этого вопроса.

— Разве тебе не кажется, что я не такой, как ты?

Джонатан посмотрел на Данло, сверкающего рубиновыми и сапфировыми огнями, и сказал:

— Ну, ты и правда другой, но все-таки ведь это ты, да?

— Да. В глубине себя, в настоящем себе, я всегда я. И ты всегда ты, и все другие тоже.

— У тебя все другое, кроме глаз.

— Кроме глаз, — шепотом повторил Данло. Этот возрожденный Джонатан повторял слова, которые настоящий Джонатан совсем недавно говорил ему в квартире Тамары. — Моих благословенных глаз.

— Они синие-пресиние, как твои первые глаза, папа. И смотрят они так же. Ты смотришь на меня и на все вокруг, как раньше.

— Понятно.

— У тебя красивые глаза, папа.

— Спасибо. У тебя тоже.

Данло шагнул к Джонатану, чтобы потрогать его и обнять, но его рука прошла сквозь щеку мальчика, как сквозь световой дождь; он не ощутил. прикосновения к теплой коже, и Джонатан не почувствовал, что он прикоснулся к нему.

Джонатан, Джонатан, я не могу тебя коснуться, безмолвно пожаловался Данло. Никогда больше не смогу я коснуться тебя.

Он постоял, освещая своей радужной рукой лицо Джонатана, и знакомый голос сказал из джунглей: Да нет же, ты можешь. Если тебе нужна более высокая степень воспроизведения, я это устрою.

Данло медленно кивнул и прошептал:

— Да, пожалуйста.

В следующий момент его кожа приобрела ровный светлый тон, а длинные волосы — глянцевую черноту с вкраплениями рыжих нитей. Тело покрыла черная пилотская камелайка, теплая и гладкая, как вторая кожа. Проверить чувствительность первой Данло не решался. Он ощутил, как ветер трогает его губы и длинные ресницы — так было и при спуске на эту Землю, — но не знал, позволит ли ему программа прикоснуться к куклам Ханумана: к тигру, к обезьяне или к ребенку.

Джонатан смотрел на него так, будто хотел этого прикосновения, и Данло решился. Он протянул руку и провел пальцами по шелковистым темным волосам мальчика, нащупал ямку у него на затылке, ощутил мягкость его кожи. Потом припал на одно колено и прижал Джонатана к себе — крепко, но бережно, боясь сделать ему больно. Ощущение этого маленького тельца вызывало в нем бесконечно нежное и доброе чувство. От волос Джонатана шел свежий милый запах, и весь он приникал к Данло так плотно, точно для этого и был создан. И его глаза: безграничное доверие, светящееся в них, казалось Данло и прекрасным, и ужасно печальным. У Данло выступили слезы, и одна соленая капля коснулась щеки Джонатана. Мальчик без стеснения, по-детски, вытер ее и удивленно уставился на Данло, не понимая, почему отец плачет.

Их объятия разомкнулись, и Джонатан сорвал в траве желтый одуванчик. Посмотрев на стаю белых гусей, летящих вдоль берега, он сказал: — Я люблю птиц. Помнишь, ты загадал мне загадку про них?

— Помню.

— Я люблю загадки — загадай мне ее еще раз.

Данло улыбнулся и вытер слезы.

— Хорошо. Как поймать красивую птицу, не убив ее дух?

— Это очень трудная загадка.

— Да, я знаю.

— Если посадить птицу в клетку, это ведь убьет ее дух?

— Конечно.

— Очень трудная загадка. — Джонатан, глядя в небо, постучал пальцем по подбородку. — А какой у нее ответ?

Данло снова улыбнулся. Этот Джонатан был очень похож на его умершего сына; но продолжал повторять его слова, как робот, запрограммированный, чтобы сделать ему, Данло, приятное.

— Я не знаю ответа на эту загадку.

Согласно его памяти (и программе Вселенского Компьютера), Джонатан должен был сказать: “Но ты должен знать, раз загадываешь”. Но мальчик удивил его, спросив:

— А вообще-то у птицы есть душа?

— Душа есть во всем, — сказал Данло. — По-своему все, что есть на свете, — это только душа и больше ничего.

— И у птицы такая же душа, как у нас с тобой?

Природная пытливость Джонатана (и его ум) всегда восторгали Данло, и он улыбнулся этому неожиданному вопросу. Видимо, программа Вселенского Компьютера гораздо тоньше, чем ему представлялось: ей почти удалось ухватить характер реального Джонатана.

— Такая же самая, — ответил Данло.

— Откуда ты знаешь?

— Как же мне не знать? Да и ты тоже знаешь. Видел ты когда-нибудь, как морской ястреб носится над волнами — только потому, что ему весело?

— Может, он просто рыбу ловит.

— Просто?

— Откуда ты можешь знать, что думает птица, если ты сам не птица?

— Это всю жизнь было для меня самой большой радостью.

— Что “это”?