Сдвиг

«Отдавая себе полностью отчет в том, что предпринятая акция может вызвать обвинения в нарушении природного равновесия в бассейне западноевропейской котловины Атлантического океана, мы самым энергичным образом подчеркиваем, что стремимся как раз к обратному. Ибо неотвратимо надвигающееся исчезновение нашего острова в конечном счете означает гораздо большее нарушение этого равновесия, чем попытка хотя бы частично сохранить территорию, принадлежащую нашему народу».

На следующий день пошли протесты. Первым пришел протест Японии: «Глубоко и искренно принимая к сердцу трагедию нации, лишающейся собственной земли, правительство и народ Японии не могут одобрить действий, способных привести к неконтролируемому радиоактивному заражению вод Мирового океана».

— Чушь! — неистовствовал в радиотелефоне голос Левковича. — Я же вам говорил: весь уран, который мы ухлопали на это дело, извлечен из морской воды. Что мы, дети, что ли? Если на то пошло, попади он в воду весь целиком, так равновесие только восстановится. Почему вы не сказали об этом в заявлении?

— Забыли, — ответил Спринглторп.

— Забыли! Публикуйте разъяснение. Езжайте на сессию ООН, созывайте международный конгресс, делайте что хотите, но чтобы с этим все было ясно! Вы поняли?

Ехать в штаб-квартиру ООН, эвакуированную в Виннипег, так или иначе Спринглторпу предстояло в ближайшие дни. Международный штаб «впредь до получения разъяснений» приостановил финансирование технических операций. «Ходят слухи, что группа стран готовит проект резолюции с осуждением проводимой акции», — сообщил О’Брайд.

— Поеду и выступлю, — сказал Спринглторп Левковичу. — Как у вас дела?

— Пока работают три точки: первая, вторая и пятая. Суточный выход — около ста тератонн, но это только начало. Разгуляется.

Через два дня загудело в четвертой, затем в седьмой и восьмой точках Потом заработали двенадцатое и тринадцатое жерла. Восемь вулканов бушевали на океанском дне.

— Нам и так почти хватит! — доносилось по радиотелефону. — Еще бы парочку: третью да десятую. И довольно будет. Запас остался, мы бомбим десятую. День—два — и прорвет. Не может быть, чтобы не прорвало. Зрелище! Приезжайте посмотреть.

Десятую прорвано три дня назад. Да как прорвало! В три дня гигантская гора взгромоздилась на всю четырехкилометровую толщу океанских вод и выбросила над поверхностью свой грозный султан.

«Эльпидифорос» крейсировал теперь вдоль фронта вулканов. Еще два из них — второй и пятый — приподнялись над океаном. А десятый высился уже почти на полкилометра.

Дебаты в ООН были назначены на послезавтра, и Спринглторп решил, что перед этим должен увидеть своими глазами все, что происходит в море. И вот он стоял и смотрел, сжимая руками стальной поручень, идущий вдоль борта танкера. Смотрел и пытался представить себе, что происходит там, в ужасной тьме океанских глубин: бешеное кипение воды, огромные тускло-багровые комья, витающие на струях пара, тягучее клокотание громоздящейся грязи.

— Суточный суммарный выход по всем точкам — две тысячи сто тератонн. Мы рассчитывали на две семьсот, но при этом закладывали двадцатипроцентный запас. Так что по делу сейчас — как раз! — кричал ему в ухо Левкович.

Каких чудовищ пришлось выпустить из недр, каких чудовищ! Сквозь пелену дыма тусклым красным кружочком едва светило солнце. С неба свешивались длинные серые струи. Нечем было дышать.

— Смотрите! Такой была Земля миллиард лет тому назад! — не унимался Левкович.

— А это кончится? — пролепетал Спринглторп. — Вдруг и это не кончится. Вдруг все это…

— Кончится! — кричал Левкович. — Вот выдавит очажок, и кончится. Еще три недельки, и будет тишь да гладь!

— Господин президент, мсье академик, — торжественно заявил капитан Хараламбос, отмывшийся в очередной раз. — Мне, капитану корабля, по морским законам принадлежит право назвать вновь родившуюся сушу. Я намерен воспользоваться этим правом, но поскольку ее создателем являетесь вы, мсье академик, то прошу вас, нет ли у вас пожеланий?

— Ах, вот как! Ну, хорошо. Не откажусь. Я хочу, чтобы хребет именовался хребтом Геофизики. Вот так. А горы можете называть как вам угодно. Они меня не интересуют.

— Решено, — кивнул Хараламбос. — Весь хребет нарекается отныне хребтом Геофизики. А эта гора да именуется Гефестион Бореалис. Я сообщу сейчас об этом по флотилии.

Да, вслед за «Эльпидифоросом», не отходя от него ни на миг, следовал целый флот. Два крейсера, два эсминца, вдали на горизонте — авианосец, несколько подводных лодок в походном положении — только рубки торчат из воды. Военные суда под вымпелами и флагами, ороговевшими от давней боевой славы, с достоинством выполняли приказы своих адмиралтейств: помех не чинить, выражать неодобрение своих правительств одним своим молчаливым присутствием и ощеренностью вооружения. Баркарис был в восторге от такого эскорта. «У нас на борту президент республики. Надо им объявить. Пусть салютуют», — кичливо заявил он, едва только Спринглторп ступил на палубу танкера.

— Я вас прошу, не нужно, — попросил Спринглторп.

— Президент здесь неофициально, — нашелся Дэд Борроумли.

— Как хотите, суперкарго, — пожал плечами разочарованный Хараламбос. — Но учтите, это против правил. И от этого баклажана вы все равно не спрячетесь.

«Этим баклажаном» он именовал пришедший сюда два дня тому назад теплоход «Авзония». Теплоход был битком набит журналистами, фотокорреспондентами и неуемной публикой, собравшейся со всей Европы. На полубаке «Авзонии» красовался транспарант: «ПОДАВИТЕСЬ ВЫ СВОИМИ БОМБАМИ!», на полуюте реяло светящееся полотнище «ХЭЙЯ, ХЭЙЯ, МОЛОДЦЫ!». По нескольку раз в день на теплоходе вспыхивали шумные сражения между полубаком и полуютом. С воплями, хлопаньем петард и метанием гранат со слезоточивым газом. «Авзония» шныряла короткими галсами по всей флотилии, старалась прижаться поближе к «Эльпидифоросу». Стоило кому-нибудь появиться на палубе танкера, на «Авзонии» начиналось неистовство. Ослепительно мигали фотовспышки, десятки радиомегафонов наперебой славили, проклинали, сулили бешеные деньги за интервью и просто разражались дурацкой какофонией. Прошлой ночью кто-то метнул оттуда на «Эльпидифорос» зажигательную шашку. Хараламбос озлился, и теперь, едва «Авзония» ложилась на сближение, он включал вдоль всего борта противопожарные водометы и недвусмысленно наводил их на «баклажан». Подействовало. «Авзония» стала держаться в стороне.

Прибытие Спринглторпа, конечно, не ускользнуло от глаз авзонцев. Теплоход все же не рискнул приблизиться, но вот уже второй час подряд исходил неистовым ни на миг не умолкающим криком.

— Через месяц остров войдет в контакт с горной цепью, — продолжал Левкович. — Это если скорость движения не изменится. У нас тут нет единства взглядов. Я считаю, что скорость начнет убывать недели через две…

Внезапно желтоватую колонну пара на горизонте развалил на две части стремительно вздымающийся черный фонтан. Он рос, рос, и вот верхушка его сломалась, словно ткнулась в невидимый потолок и стала распространяться в стороны, ниспадая по клубящемуся ободу трепещущей черной вуалью. Вокруг фонтана один за другим явились на небе белые концентрические круги, и Спринглторп увидел: от горизонта к кораблю несется ослепительная серебряная полоса.

— Л-ложись! — отчаянно крикнуло ему в уши.

Танкер стал стремительно разворачиваться, все вокруг попадали на палубу, — он еще успел удивиться этому, — как вдруг воздух дрогнул, опора под ногами исчезла, его ударило со всех сторон, но резче всего в спину и затылок, и он мешком сполз вниз вдоль чего-то твердого. Не было грохота, не было, не было, но в ушах осталось что-то нечеловеческое, всеподавляющее. В носоглотке освободилось, он непроизвольно поднес руку к лицу и изумился, увидя, как легко и обильно бежит по ней алая кровь.

Перед глазами что-то замелькало, он словно взлетел. С отвращением, нежеланием, страхом. «Не хочу, — сказал он. — Не хочу». Но язык не послушался, губа не подчинились, и он стал жевать это слово, выплевывать изо рта. Оно не выходило, не отклеивалось, а перед глазами мелькали какие-то бессмысленные, бессвязные картинки: небо, черный фонтан, трап, люк, поручни, потолочные плафоны, дверь с красным крестом. Он понял, что этого не надо видеть, и покорно закрыл глаза.