Червь на осеннем ветру

Лемхович немного подумал. Он не был сторонником «потакания» детским капризам. Предпочитал разговаривать с сыном, как со взрослым. Марта иногда выговаривала ему за это, но Филиппу нравилось.

— Понимаю, что ты хочешь сказать, сынок, но такого способа нет. В конце концов, Ингасио на экране всего лишь подвижный образ — лишенный собственной воли, способности принимать решения. И так ведь не только с ним одним, но с экранной действительностью вообще. Однажды зафиксированная, она не поддается изменению. За создание фильма мы платим высокую цену — отказываемся от случайностей, которые являются неотъемлемым элементом реальной жизни.

В глазах Филиппа вспыхнули воинственные огоньки.

— Слушай, пап, не вешай мне лапшу на уши! — не слишком почтительно заявил сын (во время спора ему это дозволялось). — Объясни по-человечески, почему мы не можем дать свободу Игнасио?

Лемхович вздохнул. И сегодня вечером ему, похоже, не удастся поработать. Статья не дописана, в редакции уже сердятся, а он спорит тут с сыном на какую-то бессмысленную тему.

В тот момент он не мог даже предположить, что через пять лет эта тема принесет ему Нобелевскую премию.

Сидя в студии, Лемхович вспомнил тот далекий вечер и свое смятение при споре с упрямым мальчишкой. Вспомнил, как долго вертелся в кровати, напрасно борясь с бессонницей. Где-то в полночь осторожно встал, чтобы не разбудить Марту, поднялся на антресоли и начал рыться в старых журналах. Что-то такое там было, он уверен. И он действительно нашел — пожелтевший, пыльный экземпляр «Журнала де ля електронисьен» 2003 года со статьей Шарля Терлье.

— На следующий день я принялся за общие вычисления, — продолжал он. — Просчитал, каким объемом памяти должен обладать компьютер, чтобы можно было разыграть историю Игнасио. Цифры получились чудовищными. Я уже был готов бросить это дело, но понимал, что овчинка стоит выделки. Если у меня выйдет, то мир получит новый вид искусства — телевизор, способный бесконечно долго разыгрывать любые истории, которые мы ему зададим. Кажется, именно тогда мне пришло в голову название «видеон». Может, не самое удачное, но как-то привилось.

Научный сотрудник кашлянул.

— Вы говорили, что столкнулись с трудностями, могу себе представить. Как вам удалось преодолеть препятствия?

— Видите ли, на начальной стадии работы я руководствовался простейшей принципиальной схемой будущего аппарата. Сейчас набросаю…

Лемхович достал из кармана листок бумаги и стал чертить.

Одна из камер зависла над его плечом, чтобы показать схему.

— Угу! — понимающе кивнул научный сотрудник. — Этой схемой пользуются до сих пор.

— Да, она очень проста, чтобы меняться, хотя когда-нибудь, наверное, и это случится. Но главное заключалось в том, как все это реализовать на практике. В то время я работал в одной экспериментальной лаборатории. Руководство института заинтересовалось этой идеей и дало мне, как говорится, зеленую улицу. К тому времени как раз закончили создание долговременной памяти универсальных компьютеров космических станций. С огромным трудом нам удалось раздобыть одну из первых моделей, и, казалось, все решено. Но не тут-то было — трудности только начались.

Лемхович вновь вспомнил тот наивный энтузиазм, с которым они принялись за работу. Тогда он твердо верил, что все будет готово самое большое за шесть месяцев. А прошло больше двух лет, прежде чем в лаборатории появился первый видеон — машина величиной с гардероб и с маленьким экраном на передней стенке. Как всякий прототип, он был настоящим чудовищем по сравнению со своими нынешними правнуками. Но Лемхович любил старую примитивную машину — ведь именно с нее начиналась новая жизнь Игнасио!

— Да, забыл упомянуть! — спохватился он. — В качестве рабочей версии мы взяли именно этот фильм — «Жизнь Игнасио». В память модели заложили кучу информации по истории и географии Кубы, о физическом облике и характере действующих лиц и так далее. В качестве стартовой ситуации избрали тот момент, когда сбежавший раб появляется в хижине Игнасио. Как видно из схемы (он показал пальцем), ситуация проходит через логический фильтр, и преобразователь выдает ее на экран. Сразу же после этого вступает в действие генератор случайных чисел. Его действие во многом сходно с человеческой фантазией — по теории вероятности из памяти выбирается произвольная информация, которая согласуется с возникшей ситуацией, фильтр пропускает ее — и она появляется на экране. Или отбрасывается. Тогда генератор подбирает новую ситуацию. Таким образом получается настоящее, уникальное, непредсказуемое действие.

Он помолчал и тихо добавил:

— По сути дела, это и есть видеон.

6

Игнасио сидел у двери хижины и делал вид, что не имеет к происходящему никакого отношения. Даже не шевелился, лишь уголки его губ слегка подрагивали, но четверых солдат это не интересовало. Под руководством сержанта они перетряхивали бедные пожитки, перевернули старую дощатую кровать, разодрали соломенную подстилку и в смятении огляделись вокруг. В тесной хижине человеку скрыться негде.

— Здесь он! — взревел в бешенстве маленький тучный сержант. — Проклятие, не мог же он испариться!

— А может, он вообще здесь не появлялся, господин сержант? — несмело проговорил один из солдат.

Сержант развернулся, подскочил и изо всей силы врезал ему оплеуху. Сапоги его тяжело затопали по полу, и раздался треск. Сгнившие половые доски не выдержали тяжести. Сержант провалился по пояс и почувствовал под ногами что-то мягкое.

В тесном, мрачном пространстве хижины раб лежал ничком, оцепеневший от страха, с посеревшим лицом. Сержант топтался на его спине, беспомощно царапал ногтями доски и злобно сверкал глазами в сторону солдат, которые едва сдерживали улыбки. Игнасио бросил равнодушный взгляд через плечо и принял прежнюю позу. На мгновение из травы показалась змея, помотала головой и заползла обратно.

Наконец солдаты вытащили сержанта. Он отряхнул щепки, решил было заглянуть в дыру, но передумал и нарочито широким шагом направился к выходу. Мимоходом толкнул Игнасио, хотя места было достаточно.

— Ну, если окажется, что ты спрятал негра, мерзавец! Вернусь и подпалю тебя вместе с твоей хижиной!

Сержант остановился, огляделся, раздумывая, какой дорогой пойти. Потом повернулся спиной к Игнасио и повел четверых солдат к кустам.

Вздох облегчения Игнасио слился с восторженным возгласом столпившихся у видеона мужчин. Кто-то побежал к холодильнику за заготовленной бутылкой шампанского, остальные схватили в охапку Лемховича и начали подбрасывать его в воздух. Филипп (как особо приглашенный на первую пробу) скакал рядом и хрипло кричал:

— Я же говорил тебе, папа! Ведь говорил же! Видишь, вот мы и освободили Игнасио!

Это было восемнадцать лет назад…

Лемхович медленно расстался с грезами воспоминаний и повернулся к научному сотруднику, который как раз задавал вопрос:

— Сколько времени продолжалась работа над первым видеоном?

Пожилой человек невольно улыбнулся, потом представил себе Марту, с тревогой глядящую на экран старенького металлического шкафа. Улыбка исчезла с его лица..

— Понимаете, он все еще работает… Уже восемнадцать лет. Я храню его дома как память, хотя он занимает довольно много места. Игнасио стал почти что членом семьи… вы ведь знаете, как порой человек привязывается к героям видеона. Вообще-то он здорово постарел, отсидел два года в тюрьме в Гаване. Теперь главный герой — его сын, Хуан…

Он говорил, а перед глазами у него маячило белобородое лицо Игнасио. В памяти всплыли долгие одинокие вечера, когда он, сидя в холле, ждал звонка возмужавшего Филиппа, а на видеоне Игнасио напрасно надеялся получить весточку от Хуана. Оба они — экранный образ и его создатель — слились в одно целое, их судьбы переплелись на целых восемнадцать лет. Как описать ту близость, ту теплоту, с которой он следил за судьбой Игнасио? Лемхович вздохнул. Нет, лучше придерживаться академического тона. И он воспользовался вопросом социолога: