Чаша терпения

- Скорее, пан Плугарж, - подгонял я его. - Не то все сгорит и ничего не увидите.

Будка на причале догорала.

- В честь кого такой фейерверк? - спросил Зденек и зевнул.

- По случаю моего приезда. Вы способны наконец прийти в себя? разозлился я.

- О, ночью вы еще учтивей, чем днем, пан Преображенский, - отвечал он.

Пришлось извиниться. Потом я сказал:

- Зденек, я только что своими глазами видел "летающую тарелку". Надеюсь, вы мне верите?

- Археологи - самый правдивый народ, - сказал он. - Только, умоляю вас, в другой раз будите меня до прилета летающих, как выразились, тарелок, а не после. Чтобы у меня была возможность спокойно натянуть штаны.

Я снова извинился, и он ушел досматривать сон.

Что ж, его скептицизм объясним. Я сам, помню, поднял как-то насмех полярного летчика, который утверждал, будто над морем Лаптевых его самолет чуть ли не полчаса был сопровождаем-ярко-желтым сплющенным шаром с несколькими отверстиями, причем сплющенный менял направление с легкостью солнечного зайчика.

Да, скептицизм объясним... Но эти тлеющие огоньки на причале? Как поступить дальше?

Я давно убедился, что ощутимых результатов добиваешься только тогда, когда поступаешь непредвиденно для окружающих, а порою и для себя самого. Руководствуясь лишь интуицией - и ничем более.

И я решил спуститься к мертвой Сигоне.

7. Неназначенное свидание

- ЗОНА, КАК ВЫГЛЯДЕЛ БЫ Я, БУДУЧИ РАЗУМНЫМ ПОТОМКОМ ДИНОЗАВРА?

- ТЫ БЫЛ БЫ ВЫШЕ НА ДВЕ ГОЛОВЫ. НАМНОГО СИЛЬНЕЙ. КОЖА У ТЕБЯ БЫЛА БЫ СПЛОШЬ ЗЕЛЕНАЯ. ИСКРЯЩИЕСЯ КРАСНЫЕ ГЛАЗА РАЗМЕРОМ С КУРИНОЕ ЯЙЦО. ЗРАЧКИ КАК У КОШКИ - ПРОДОЛГОВАТЫЕ. АБСОЛЮТНО ГОЛЫЙ ОГРОМНЫЙ ЧЕРЕП БЕЗ УШЕЙ. РУКИ И НОГИ - ТРЕХПАЛЫЕ.

- И ТЫ НЕ УЖАСНУЛАСЬ БЫ МОЕМУ ВИДУ? БУДЬ Я ДАЖЕ БЕГЕМОТООБРАЗНЫМ? СТРЕКОЗОПОДОБНЫМ? ТРИТОНОВИДНЫМ?

- ИЛИ ЖИВЫМ СГУСТКОМ ВИХРЕЙ. СПИРАЛЬЮ СВЕТА, ВЗЫВАЮЩЕЙ К СОБРАТЬЯМ ИЗ ДРУГИХ МИРОВ. РАЗУМНОЙ СУБСТАНЦИЕЙ, СВОБОДНО ПРОНИКАЮЩЕЙ СКВОЗЬ ВОЛОКНА ПРОСТРАНСТВА И ВРЕМЕНИ.

- ОТВЕЧАЙ: НЕ УЖАСНУЛАСЬ БЫ?

- ЗЕМНАЯ ЛИ, ГАЛАКТИЧЕСКАЯ, ВСЕЛЕНСКАЯ - КРАСОТА ЕДИНА. ОНА РАЗЛИТА, РАСПЛЕСКАНА ПО МИРОЗДАНЬЮ, КАК СВЕТ. ОНА САМО МИРОЗДАНЬЕ. ЕДИНСТВО КРАСОТЫ, ЕЕ ВЕЧНОЕ ГАРМОНИЧНОЕ ЦВЕТЕНЬЕ - НЕЗЫБЛЕМЫЙ ЗАКОН. ПОТОМУ ЛЮБАЯ ПОПЫТКА ПОСЯГНУТЬ НА КРАСОТУ, РАСШАТАТЬ ЕЕ УСТОИ ДОЛЖ НА БЫТЬ НАКАЗУЕМА.

От моста надо рвом спуск к морю оказался не таким уж и крутым, но длинным: мощеная дорога изгибалась плавным серпантином. Зонты пиний отбрасывали на обочину резкие изломанные тени. Говор моря все нарастал - и вот оно раскрылось - мерцающее^ живое, катающее в своих ладонях прибрежную гальку. Над Поющей горой светился, как глаз циклопа, кровавый фонарь.

Я двинулся на его свет. Взлобье холма Чивиты с зубчатой стеной занимало полнеба. Когда нависшая надо мною громада завернула к северу и обнажился простор небес, я увидел перед собою другую стену - из колючей проволоки, с бетонными сдвоенными столбами опор.

Ближе к морю на таких же бетонных столбах был укреплен квадратный щит. Подойдя к щиту, я прочел светящиеся буквы:

ВНИМАНИЕ! ЗЕМЛЯ СИГОНЫ ЗАРАЖЕНА И ОПАСНА. ПРОНИКНОВЕНИЕ ЗА БАРЬЕР, А ТАКЖЕ ВЫСАДКА С МОРЯ КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩЕНЫ. ОСНОВАНИЕ - ЗАКОН 19/37.

Луна вспыхивала на колючих остриях проволочного барьера. Тысячелетия равнодушная Диана обращает свой загадочный взор и на резвящихся в море дельфинов, и на сжигаемые захватчиками древние города, и на языческие купальские игрища, и на заграждения концентрационных лагерей.

Стена оказалась двойная: стальные ряды разделяло около метра.

Невероятно, но мне почудилась там, за барьером, согбенная фигура. Человеческая. Казалось, неизвестный смельчак или безумец что-то потерял, ну, скажем, мелочь из кошелька, и теперь шарит взглядом в траве, наклоняется к каждому камешку, сверкнувшему под луною.

До рези в глазах вглядывался я сквозь проволочное сплетение, туда, где медленно приближающаяся фигура обретала черты женщины.

- Эй, кто там ходит? - неожиданно для самого себя закричал я, но уже в самый миг крика осознал и всю нелепость своего вопроса, и то, что я не кричу, а хриплю, почти шепчу.

Женщина между тем приблизилась еще шагов на десять, стали различимы короткие пышные волосы и тускло блестевшее свободное платье. В левой руке она держала корзиночку или квадратную сумку.

- Что вы там потеряли, синьора? - уже громче продолжал я эту нелепицу. И - о чудо! - серебряным колокольчиком отзвенело:

- Я жду.

Как бы со 'стороны, из чужой жизни, глазами пиний, кузнечиков, глазами волнующегося моря увидел я отшатнувшегося от проволоки идиота, который, отшатываясь, сумел выдавить из себя:

- Кого ждете?

- Олега Преображенского, археолога.

- Дак Олег Преображенский - это ж я! - заревел идиот и горько посетовал про себя, что не в силах очнуться от кошмарного сна или рухнуть на траву без сознания, когда, наконец, до него дошел дьявольский смысл последовавшего отклика:

- Я это знаю, Олег.

Обладательница серебряного говорящего колокольчика подошла к проволоке почти вплотную. Поставила корзинку возле своих ног в плетеных сандалиях. Решительным движением головы откинула прядь светлых волос со лба. И наконец-то - после стольких бесплодных мучительных лет я увидел ее лицо живое, живое, живое!

- Снежнолицая!

- Зови меня лучше Зоной.

- Но тебя нет. Тебя унес сель в отрогах ТяньШаня.

Молчание. Она улыбалась.

- Как ты оказалась в Сигоне? Что делаешь там?

- То же, что и ты, Олег. Собираю доказательства.

- Доказательства - но какие?

- Доказательства посягновения на красоту. С необратимыми последствиями. В предсказуемом будущем.

- Что значит - в предсказуемом?

- На клочке времени, когда здесь будут прыгать крысы размером с овцу, а трехголовые рыбы ползать по деревьям.

Ее корзиночка стала прозрачной, как аквариум, и оказалась до половины заполненной обезображенной живностью: многоголовыми, скрюченными, порою лишенными конечностей тварями, ползающими, извивающимися, трепыхающимися уродцами.

Я закрыл глаза, будто один был повинен за содержимое вновь потемневшей корзинки-аквариума.

- Кому нужны эти доказательства?