Иктанэр и Моизэта

Но Оксус обернулся к Сэвераку и проговорил:

— Подождите, пока Фульбер нам даст знать, находится ли Иктанэр в своем подводном помещении.

Четверть часа спустя, одевшись в настоящий скафандр, монах спустился в колодец, ведущий в подводные гроты. Оксус открыл трубу фонографа, скрывавшегося в небольшом шкафу в стене, и стал ждать.

Едва прошло пять минут, как возле фонографа раздался сигнальный звонок и вслед затем из сверкающей трубы фонографа раздался голос, говорившей:

— Иктанэра нет у него. Я иду к решетке.

— Хорошо! — ответил Оксус, склонившись над пластинкой телефонного аппарата.

И обернувшись к Сэвераку, он сказал:

— Вы можете удалиться. До завтра!

— До завтра! — ответил инженер.

И Сэверак вышел из лаборатории.

Его решение было готово. Нет! Он не пойдет и не запрется в своей комнате. Но, спрятавшись за полуотворенной дверью коридора, что напротив входа в женскую половину, — он прождет здесь всю ночь до рассвета, до тех самых пор, когда должен будет вернуться в лабораторию.

И там в полумраке он будет ждать, так как не верит, чтобы отсутствие Моизэты за обеденным столом происходило от мигрени или нездоровья. Он будет ждать, так как подозрение и ревность глодали его сердце; и он хотел знать, не выйдет ли во время ночи какой-нибудь мужчина из комнаты Моизэты.

Одиннадцать часов. Полночь. Час. Два. И все еще ничего.

Но по мере того, как приближалось утро, Сэверак чувствовал, что его страдания убывают. Он думал:

— Если у нее никого нет, значит верно, что ей вчера вечером слегка нездоровилось, а может быть она боялась после этой сцены у «кресла Авроры» встретиться со мной. И во всяком случае она не давала свидания какому-нибудь любовнику.

Но он все-таки ждал, трясясь всеми членами и борясь с утомлением, лишь благодаря напряжению нервов и своему возбужденному состоянию.

В двадцатый раз он вытаскивал свои часы и смотрел на их циферблат, при свете электрических ламп, освещавших лестницу.

— Три с половиной часа! — пробормотал он. — Еще два часа и я возвращаюсь в лабораторию. Он глубоко вздохнул. Но в этот самый момент ему послышался легкий скрип дверных петель. Он отскочил в тень. И то, что он увидел, его поразило до такой степени, что он должен был опереться на стену, чтобы не упасть.

Дверь женской половины распахнулась и в полосе света рядом появились улыбающаяся Моизэта и какое-то непонятное существо с человеческим телом, словно облитым серебристой чешуей. Человек этот был молод и блистал захватывающей красотой. Он также улыбался. Правая рука его держала руку Моизэты, и его темные глаза смотрели на молодую девушку с выражением счастья, любви и торжества.

Сэверак, как безумный, впился глазами в эту необычайную и прелестную пару.

Он видел как Моизэта положила обе руки свои на плечи юноши, подняла голову и протянула к нему свои губы, он видел, как любовник несколько склонился и отдал Моизэте самый нежный и самый пламенный поцелуй. Затем он расслышал и голос девушки:

— Да, — проговорила она, продолжая, очевидно, ранее начатый разговор, — да, я хочу звать тебя Ги, так как ты для меня — словно цветок дуба, залог силы и счастья. Ги, мой возлюбленный Ги, будь благоразумен! Мы поделились друг с другом тем, что знали порознь, мы поняли большую часть того, чего не знали раньше, и мы постараемся по-своему устроить то будущее, которое нам хотели бы приготовить другие. Оно было бы ужасно и проклято!.. А мы его создадим приятным для наших сердец и благословенным для всего Мира… Но будь благоразумен… Фульбер не знает пощады, а у моего отца нет другой воли, кроме воли Фульбера… Их цель действий нам совершенно неизвестна. Будь же осторожен! Иди. Мое сердце будет с тобой. И верь, что я буду сильной для тебя и для нашей любви и ради нашего счастья. Провидение вознаградит нас, если мы положим конец этой чудовищной и преступной войне, цель которой мы не знаем. И ради их, конечно, простят моего отца и дядю. Богу было угодно, чтобы мы встретились и полюбили друг друга. И он нам не откажет ни в чем. Разве уже не делает он из нас своего орудия всемирного мира? Иди же, мой Ги! В следующую ночь, спустя два часа после заката солнца, я буду тебя ждать возле трапа. Я объяснила тебе, как его открывать снаружи.

И она снова протянула к нему свои губы для нового долгого поцелуя.

Затем вместе они пустились быстро подниматься по лестнице… Дверь женской половины осталась после них открытой…

Весь охваченный злобой, приступом ревности и жестоким отчаянием, Сэверак с дрожью слушал произносимые Моизэтой и не совсем понятные для него слова. Он едва подавил в себе рев боли при виде того, как оба влюбленные обменялись вторым поцелуем. Ему безумно хотелось ринуться на них, искалечить их, вырвать им глаза. Но здравый смысл одержал в нем верх, и он увидел вовремя все безумие такого поступка.

— Это — Иктанэр! — проговорил он про себя. — Я его хотя и не видел, но узнаю по описанию, которое сделал монах. Это — Иктанэр!

Моизэта и молодой человек скрылись на повороте лестницы. Сэверак видел пред собой лишь оставшуюся открытой дверь.

— Ага! Она попалась мне! — проговорил он.

Ослепившая его страсть совсем заставила его забыть принятое накануне решение. И он не думал больше идти к Фульберу и Оксусу с предложением своего постыдного торга. Им всецело овладела мысль взять Моизэту и взять немедленно.

И он бросился вперед, прошел по темному коридору женской половины до второй полуотворенной двери, через которую пробивалась полоска света, толкнул эту дверь, вошел, пересек изящный салон и проник в кокетливо меблированную спальную.

— Это, очевидно, ее спальня, — вполголоса проговорил он. — Она сейчас вернется. Я ее дождусь.

Несколько успокоившись и овладев собой, он спрятался позади высокого туалета…

Тем временем Моизэта открыла трап. Выходя наружу, Иктанэр склонился для прощального поцелуя и произнес:

— Моизэта, будь покойна! Фульбер мне больше не отец и Оксус — не наставник. Но я не забуду, что ты — дочь Оксуса и племянница Фульбера. Я прощаю им те преступления, которые заставили они меня совершить, потому что ты открыла мне, что я человек, и потому, что я тебя люблю. Я увижу Фульбера через несколько часов и открою ему, что узнал и заставлю его объяснить мне все, что я еще не знаю. И если не захочет он отдать тебя мне по доброй воле и не захочет отказаться от преступных замыслов, соучастником и орудием которых неизвестно для чего и как он избрал меня, тогда я вооружу «Торпедо», уложу тебя рядом с собой, и, скользя по поверхности моря, увезу тебя жить на каком-нибудь далеком тайном острове. И мы будем счастливы там!

— С Фульбером будь благоразумен! Будь благоразумен, — с беспокойством умоляла Моизэта.

— До сегодняшнего вечера, Моизэта! В два часа после заката солнца.

— Я буду готова.

— Даже чтобы уехать, если то будет необходимо?

— Даже, чтобы уехать!

Они не могли расстаться, не обменявшись еще одним поцелуем. Наконец, Иктанэр выпрямился и удалился в зеленоватых сумерках лунной ночи. На вершине «кресла Авроры» он обернулся, чтобы послать рукой еще один поцелуй Моизэте и затем одним прыжком бросился в море.

Она торопилась вернуться в свою милую ей комнату, чтобы еще раз пережить в душе и с большей сознательностью только что проведенные здесь с Иктанэром часы, полные таких волнений и страсти, с Иктанэром, в котором она пробудила человеческую душу. Ей хотелось повторить себе самой все изумительные слова, которыми они обменялись, углубиться в поразительные и ужасные открытия и дать точный отчет в своем душевном состоянии. Ей хотелось всесторонне обсудить явившуюся ей внезапно, но еще не высказанную мысль, что Иктанэр был ребенком, отнятым у безумной Марты. Ей хотелось также обдумать и добиться объяснения, каким образом происшедший, несомненно, от человеческой расы Иктанэр получил бронхи рыбы и потому почти постоянно должен был жить в воде. И сколько было еще мыслей обдумать, сколько задач разрешить! И как должен был показаться ей долог этот день, в который, не имея возможности вступиться самой, она представляла себе встречу и страшное объяснение между отцом — Оксусом, ее дядей — Фульбером и их невинным соумышленником, внезапно ставшим их сознательным судьей. Преступные! Они были страшно преступны в отношении человечества, эти оба человека, которых Моизэта до сих пор так любила и чтила, и любила и чтила даже теперь, наперекор возмущению всего ее существа, за их кровавое, мрачное, гениальное и ужасное, как дьявольский кошмар, дело.