Фантастика 1971

— Вы сравниваете несравнимое. Теория гравитации — да, а вот толкование пророчеств…

— Уж не атеист ли вы, молодой человек? В нашем развращенном выстави свете они сейчас попадаются.

— Да, Исаак Исаакович, я атеист.

— Чудовище! Вон из моего дома.

— Но я же вам снюсь, Исаак Исаакович! А вы мне.

— Ах да. Ну, тогда я примирюсь на время с вашим присутствием. Чем вы занимаетесь, когда бодрствуете, атеист?

— Я сотрудник журнала «Наука и труд». Пишу еще в журнал «Знание — сила».

— Знание — сила? Это сказал сэр Френсис Бэкон. Хороший был ученый. Но плохо кончил. А зачем он полез в политику? И вообще ему слишком нравились деньги. А сила — не богатство, дорогой сэр… Как вас зовут?

— Рюрик Андреевич.

— Значит, дорогой сэр Рюрик.

— Но, сэр, вы ведь сами член парламента. Как же с политикой?…

— Ха! Знаете мое единственное выступление за все годы?

— Знаю, знаю, Исаак Исаакович. Вы просили закрыть форточку. Этот анекдот до нас дошел. Нет ничего долговечнее анекдотов.

— Анекдот-то дошел. А помнят ли, что я был членом того парламента, который скинул короля Якова? Того парламента, который отстранил династию Стюартов от власти? Дорогой сэр, говорил я мало, я делал. А где признание? Меня все обкрадывают…

— Какое же вам еще нужно признание, Исаак Исаакович? Знаете, как вас похоронят?

— Ну-ка, ну-ка!

— Ваш гроб понесут три герцога и два графа.

— А какие герцоги, ну-ка, титулы?…

— …Это ничего… Это даже неплохо. Все-таки в Англии умеют ценить ученых!

— А Бэкон? А Томас Мор? Вспомните, чем они кончили!

— Вольно ж им было дружить с королями и лезть в политику! Я вот краешком коснулся политики — из-за ирландской медной монеты — знали бы вы, что мне устроил декан Дублинского собора!

— Великий Джонатан Свифт?

— Что-то многовато в вашем времени великих. И Петр, и я, и Свифт. Неужели этого брызжущего ядом попа тоже помнят?

— Помнят. Только, поверьте, не за те памфлеты, в которых он поминал вас, Исаак Исаакович.

— И на том спасибо. А то обвинить в желании нажиться меня! Меня, который мог бы — стоило захотеть — стать богаче самого Креза!

— Вот из-за этого-то я к вам и явился, Исаак Исаакович. Не могли бы вы рассказать читателям нашего журнала…

— О своем способе разбогатеть? С вашего разрешения, сэр, я проснусь. Советовал бы вам, любезный сэр, сделать то же.

Парик по-совиному взметнул над головой Ньютона своими крыльями — буклями. Серебряная чашечка опрокинулась, и песок из нее полетел мне прямо в лицо.

Я встряхнул головой, и у меня перед глазами поплыли, растворяясь в воздухе, скульптурная чернильница, тяжелый стол, стройная фигурка в старинном кафтане, громадное кресло и стены, обшитые дубовыми панелями.

И когда через секунду я сидел на своей постели, вертя головой, ошалело оглядывая веселенькие обои и неотделанные книжные полки, только вытряхнувшийся из волос песок напомнил мне о сне. И то память тут же подсказала, что этой ночью я ходил купаться, а пруд был мутноват, и, значит, у этого песка куда менее романтическое происхождение.

ГЛАВА V. ФЕРЗИ И ДАМКИ

Бутылка была уже на исходе.

Нам вполне хватило литра сухого вина, чтобы прийти в философское настроение.

— Пробую я, пробую варианты, и начинает мне казаться, что все это напрасно. Напрасно, но не зря. Зато я как следует познакомился с тобой, — сказал Илья. Знаешь, Рюрик, давай я тебя устрою в один НИИ, там нужен человек для связи с прессой. Сенсаций у них — не оберешься, и ты будешь всю информацию из первых рук получать. Книгу напишешь, да не одну. Диссертацию защитишь. За шагом шаг, всего добьешься. Верное дело! Рюрик, ей-богу, я тебя не осуждаю, но согласись, для тебя вся эта история с золотом — только шанс с ходу попасть в дамки. Славы хочешь?

— Естественно, хочу.

— Да ведь зубы у тебя не те. И душа…

— Спасибо за комплимент. Но при чем здесь зубы?

— Чтобы за один ход попасть в дамки, надо съесть уйму чужих шашек, мой милый журналист. А я предпочитаю шахматы. Пешка идет, идет в ферзи и все прямо, вкось поворачивает, только когда кого-нибудь ест. Но может обойтись и без этого. Я, кстати, уже на шестой горизонтали…

— Откуда цифра, приятель?

— Пятая горизонталь — кандидатская степень, четвертая — аспирантура, третья — университет… А со второй — пешка ход делает!

— Значит, седьмая горизонталь, когда член-корреспондентом станешь, восьмая — академиком?

— Точно! При вперед да работай как черт — доберешься.

— Это в твоем деле, приятель. А в моем… У нас четкой лестницы рангов нет. Пешки прыгают порою через клетки. Но ферзи-то, разумеется, есть. И я хочу в ферзи — только тоже без кривых ходов, по прямой дороге.

— Боюсь, тупик это, а не дорога. Попался я вслед за тобой на безумное совпадение. Ах, гинеи, гинеи… Пойдешь, куда тебя зову? В НИИ?

— Хочешь, чтоб от Шанса я отказался? От удачи?

— Ладно, не буду, не буду. Кстати, не сбегать ли еще за бутылочкой?

— Жаль, но придется отложить. Сегодня вечером — уже договорился — встречаюсь с философом, которого надо уговорить подключиться к нашей группе.

— Господи, да зачем нам еще и философ?

— Еще как нужен! Представь, я ему кое-что о наших идеях уже рассказывал, так он говорит: «Вы, на мой взгляд, пользуетесь не теми мерками. Вот на карте в меркаторовской проекции Гренландия куда больше Австралии. А на самом деле — меньше. Плавать удобнее «по Меркатору». Но путь, который пройдет корабль, надо измерять по глобусу. Ученые Европы, начиная с вашего Ньютона, создали свою формальную логику. С ней очень удобно делать открытия, но меры и формы мира она искажает». Каков образ, а?

Проблема золота не решалась.

Уже и Юра-историк у меня дневал и ночевал.

Уже и надменный Михаил Илларионович звонил мне в редакцию и домой, доставал для нас на время старинные печатные трактаты и даже рукописи, зазывал к себе нас всех троих — физика, историка и журналиста — и начинал рассказывать про Роджера Бэкона и Раймонда Луллия, про Агриппу Неттесгеймского, у которого черт служил собакой, про Парацельса, полагавшего, что Мартин Лютер недостоин завязать ремни на его башмаках.

— Нет, вы скажите мне все-таки, Юрий Иванович, — говорил он, тыкая Юру в грудь пальцем, — откуда у Сен-Жермена были деньги?

— Я не знаю, кто такой Сен-Жермен, — жалобно подавал голос Илья.

— Авантюрист середины восемнадцатого века, действовал в основном во Франции, — быстро говорил я. — Да ты не отвлекай их, потом тебе все Юра объяснит.

— Есть мнение, — отвечал Юра Михаилу Илларионовичу, — что этот Сен-Жермен был сыном банкира и испанской королевы, потому и был богат, с одной стороны, а с другой — потому и напускал на себя таинственность.

— Ха! Это ж у вас по Кузьме Пруткову:

А может быть, ваш Сен-Жермен тоже умел делать золото, а?

И сразу становилось ясно, что академик нас провоцировал. То он пытался уверить нас, что искусственное золото получали еще в Древнем Риме, то вспоминал классическую формулу Марка Твена: «Знания, которыми не обладали древние, были весьма обширны».

— Одну минуточку, — Юра был на страже, — а вот как вы объясните мне поведение графа Калиостро в последний период его жизни, перед заточением в замок святого Ангела? Тот, который до этого выманивал деньги у кого только мог, торговал — или почти торговал — собственной женой, шел не раз на прямое мошенничество и даже воровство, — вдруг оборачивается щедрым хлебосольным хозяином, если творит чудеса, то лишь для собственного удовольствия, живет на широкую ногу, даже филантропствует. На какие, с вашего разрешения, шиши, Михаил Илларионович?