Паутина будущего

— Да, я остановился. — Он немного поразмышлял и улыбнулся вместе с ней. — Я остановился.

Глава десятая

Мэддока разбудило легкое прикосновение к его плечу. Некоторое время он глупо моргал, не в силах оторваться от сна, и в какой-то момент ему показалось, что он снова находится в пансионе миссис Фланнэген в своей высокой узкой кровати, укрытый стеганым одеялом ввиду скорого наступления зимы.

Была глубокая ночь, и Валентин тихо подобрался, чтобы разбудить его. У каталонца в свободной руке был факел, который, впрочем, весьма слабо освещал окружающее пространство. Воздух был густой и молочно-белый от поднимающегося с реки тумана. Факел освещал лишь небольшой участок травы и часть нижних веток дуба вверху.

— Она вернулась, — сказал Валентин, понизив голос до еле слышного шепота.

С трудом поднявшийся Мэддок некоторое время соображал, кого Валентин имел в виду.

— Что? — спросил он, словно каркнув спросонья.

Потом он криво ухмыльнулся и тряхнул головой. Мэддок О'Шонесси никогда не был особенно красивым мужчиной, но особенно ужасно он выглядел после сна, весь в морщинах, словно новорожденный ребенок. Он начал раздувать щеки и протирать суставами пальцев глаза. Затем он, внезапно осознав, в чем дело, взглянул на Валентина.

— София?

— Си.

— С ней все в порядке?

— Пойдем посмотрим.

Валентин медленно попятился назад, и Мэддок последовал за ним. Он спал в одежде и, к своему великому огорчению, обнаружил, что с левого бока он весь промок до кожи; слава Богу, его правая сторона была почти сухой. Он шел по блестящей скользкой траве, с которой в его сапоги тоже попало немало влаги.

Около фургона у Софии и Темплетона шло тайное совещание с генералом Бакстером и его лейтенантом. Они говорили тихо, чтобы не было слышно остальным.

— Мы обязаны арестовать вас, — сказал Бакстер. Он просто констатировал факт. — Убит офицер. И это только первое из целого списка ваших преступлений.

— Эти преступления, — спокойно ответил Темплетон, — совершены во имя свободы.

Он обращался с генералом как с равным, хотя и не держал пистолета в руках.

— С точки зрения морали это не есть оправдание… — Бакстер остановился, затем закрыл глаза и покачал головой. — Простите.

Он взглянул на Темплетона, и даже при тусклом свете факела приближавшегося Валентина его лицо казалось каким-то серым.

— Здесь не место для чтения лекции о моральности ваших действий. Но я тоже обязан выполнить свой долг.

Темплетон едва заметно улыбнулся:

— Да, сэр. А я свой.

Больше им нечего было сказать друг другу.

Валентин приветствовал Софию более жизнерадостно; он встретился с ней взглядом, улыбнулся во весь рот и, протянув руки, обнял ее, продолжая держать факел за ее спиной. Затем он чуть отошел назад и, забыв обо всех присутствующих, стоял с сияющим лицом, довольный уже тем, что видит ее перед собой.

— Мистер Валентин Генаро Эстебан Диас, — сказала она и улыбнулась ему в ответ.

Это была одна из самых очаровательных и кокетливых улыбок, которые стоявший рядом Мэддок когда-либо видел.

— Ваше присутствие представляется мне более чем нескромным, — в конце фразы она не выдержала и рассмеялась.

— Я очень боялся за вас, — признался Валентин с покрасневшим от смущения лицом.

— И только? Именно из-за этого вы бросились на меня? — И хотя слова ее звучали строго, улыбка не сходила с ее лица.

Смущенный Валентин еще дальше отступил назад.

— Простите.

Он бы отступил еще дальше, но на его пути стоял Мэддок.

— Не убегай, дурачок, — шепнул Мэддок на ухо своему другу. — Она вовсе не сердится на тебя, ни в малейшей степени.

— Что?

Валентин поочередно смотрел то на Мэддока, то на Софию, смущенный и восхищенный одновременно, и теперь Мэддоку приходилось с трудом сдерживать смех.

И ему это удалось. Всего двое суток назад у костра на берегу лесной речки он поддразнивал Валентина. Мало задумываясь над тем, что человек страдает от холода, он всячески подшучивал над ночными страхами каталонца. Но сейчас, в этой находящейся далеко в пространстве и времени стране у Валентина появился шанс найти нечто более ценное, чем просто теплоту.

Мэддок повернулся и пошел, желая оставить Софию и маленького каталонца наедине. Он медленно и очень тихо вышел из освещенного пространства. Его брюки промокли от холодной ночной росы, а сапоги затвердели и болтались на ногах, словно принадлежали кому-то другому.

Идти ему было некуда и незачем. Сейчас он осознал, что так было всегда, и, в сущности, это означало, что у него не было прошлого. Его дом был не более чем неудачной шуткой; разве можно назвать домом жизнь в рабстве у старой карги домоправительницы? Где его семья? Где друзья?

Его внимание привлек маленький красный огонек, светящийся впереди у самой земли. За неимением лучшего Мэддок направился к этому огоньку.

Свет исходил от горячих красных квадратов ткани, с которыми проделывал свою работу Стенелеос Магус LXIV. Высокий и покрытый черным мехом маг, стоя на коленях, терпеливо переворачивал эти маленькие носовые платки, охлаждая их о мокрую холодную траву. В местах, где ткань касалась холодной влаги, свечение становилось более тусклым. Мэддок мог видеть только огромные руки Стенелеоса, казавшиеся такими неуклюжими, совсем не подходящими для работы прачки.

— Могу ли я чем-нибудь помочь? — сказал Мэддок, помолчав немного.

Стенелеос взглянул на него. В его глазах отразился бледный, еле видный свет, исходящий из человеческих душ.

— Да, — ответил он.

Мэддок, не обращая внимания на сырость и холод, опустился на колени рядом с магом и взял один из квадратиков за дальние концы. Ткань жгла, жалила. И жалила она не столько плоть, сколько нервы, идущие от основания мозга к кончикам пальцев. Мэддок ощущал это очень отчетливо. Ведь искусство скрипача заложено и в его душе, и в его пальцах. Почему бы и любому другому человеку не чувствовать руками душевную боль?

Мэддок делал дело, стараясь не обращать внимания на боль. Когда он охлаждал жар ткани, опуская ее в травяную росу, боль в пальцах несколько утихала. Он знал, что душа — это не человек, но был рад, что хоть чем-то может облегчить чьи-то муки.

Цвета, которыми светился квадрат ткани, зачаровывали. Казалось, они танцевали в ночи, мерцая, пульсируя. Теплые фарфоровые голубые цвета; едкие желтые, на которые и смотреть-то было больно; красные, которые были ярче цвета крови, и еще зеленые… Зеленые цвета были столь же яркими, как в его родной Ирландии: зеленый мох, зеленые глаза влюбленных девушек…

Вслед за Стенелеосом Мэддок сворачивал квадратики один раз, другой, третий, четвертый. На каждом таком участке материи огонь души тускнел, когда его увлажняли, но полностью не угасал. Мэддок протянул руку к очередному платку, но не успел дотронуться до него, как тот вспыхнул горьким ярко-желтым цветом. Стенелеос был проворнее и начал умело перебирать ткань в руках. Но, как оказалось, горела не только душа, но и плоть. Мэддок почувствовал запах горящего меха и мяса, исходящий от ладоней мага.

Очень быстро, но и очень выверенными движениями Стенелеос Магус LXIV несколько раз опустил горячий квадратик в траву, стараясь пригасить огонь. Вспыхнувшее было пламя погасло и перестало освещать лицо Стенелеоса.

Все кончилось очень быстро. Клочок ткани был спасен и даже остался в основном целым и почти невредимым. Стенелеос особенно тщательно заботился об этом квадратике, обильно смачивая его водой. Ткань еще светилась, словно тлеющие угли потухшего костра, и в этом свете можно было различить ее узор, хоть и слегка потемневший, но вполне целый. Сверхъестественные цвета дисгармонировали между собой и как будто яростно корчились, словно им кто-то мешал.

Мэддок закрыл глаза.

— Это чья-то новая душа.

Из темноты прозвучал тихий ответ Стенелеоса:

— Да.

— Полковник, который был с генералом и умер, служа ему.