Мистериум

Он вытянул из Клиффорда всё, что тот знал, и когда мальчишка сел на свой велосипед и укатил прочь, Говард нарисовал грубую схему комплекса, оценил расстояния и грубо прикинул окружность светового купола.

Он перешёл через шоссе до наступления темноты и провёл ещё одну ночь в лесу неподалёку от города; ничто не тревожило его сон.

Он оставил своё походное снаряжение, завёрнув его в тент от палатки и закопав в кучу листьев — когда-нибудь он снова сюда придёт — и вернулся домой через город. От него разило потом и страшно хотелось пить, однако он успел добраться до своего подвала до начала комендантского часа.

Говард прибыл в этот новый мир практически без ничего. Всё его имущество помещалось в единственной холщовой сумке, засунутой за водонагреватель в доме Кантвеллов. Он достал сумку и открыл её. Внутри было совсем немного вещей. Записные книжки, журнальные статьи, которые он планировал прочесть, его свидетельство о рождении, служебное удостоверение… и это.

Говард достал его из сумки и осмотрел под светом лампы. Единственный лист канареечно-жёлтой бумаги, вырванной из блокнота. На листе было написано: Стерн. И телефонный номер.

Глава шестая

Милош Фабрикант был самым старшим в батальоне учёных, которому была поручена разработка нуклеарной бомбы.

Каждый день, если позволяла погода, он ехал на велосипеде от своего дома — унылого бункера, полного унылых мужчин-физиков — к своему месту работы, офису в одном из пяти огромных зданий, стоящих на унылой плоской равнине где-то в глубине северной Лаврентии.

Каждый день он  приходил к одному и тому же выводу: всё здесь слишком большое. Детали ландшафта, небо, произведения человеческих рук. В самом деле, здесь находилась крупнейшее рукотворное сооружение, когда-либо созданное человечеством, гигантское квадратное здание, полное ваккумных калютронов — он проезжал мимо него по равнине, залитой гладким чёрным асфальтом под небом, грозящим пролиться дождём.

За год, прошедший с тех пор, как работа началась всерьёз, Фабрикант перестал удивляться этому памятнику тщеславия человека и природы. К следующему дню Вознесения ему исполнится семьдесят, и то, что теперь его радовало — одно из его маленьких личных удовольствий — было гораздо проще: то, что он всё ещё  способен проехать эти ежедневные две мили на велосипеде. Крутя педали, он ощущал себя атлетом. У него были коллеги возрастом едва за сорок (к примеру, этот боров Моберли, инженер-материаловед), у которых не хватило бы дыхания и на половину пути. Катя сквозь мрачные сны войны на дребезжащем велосипеде, Фабрикант чувствовал себя способным жить вечно.

Он был физиком, однако великие физики, как гласила легенда, достигают вершин до тридцати. Может быть, и так, думал Фабрикант. Его настоящая работа больше касалась администрирования, чем теории. Он был администратором, который, тем не менее, разбирается во всех деталях проекта и который способен увидеть его во всей его изумительной и ужасной красоте.

Он многие годы занимался нуклеарной физикой. Он вспомнил примитивные лаборатории Тербонского [13] университета, ещё до того, как на всё легла печать военной необходимости. Там они вместе с ещё одним физиком, Паризо́, наполнили алюминиевую сферу урановой пылью и тяжёлой водой и погрузили её в бассейн — бассейн старого спорткомплекса; новый тогда только-только построили. Получился примитивный нуклеарный котёл, в котором впервые в лабораторных условиях достигался коэффициент размножения нейтронов больше единицы. Однако алюминиевая сфера протекала, и когда в бассейне спустили воду, уран загорелся. Был взрыв — химический, слава Богу, не нуклеарный. Старый спорткомплекс сгорел дотла. Фабрикант опасался, что потеряет контракт; однако статья, которую он написал, принесла ему учёную премию, а университет, как ему рассказывали, получил очень неплохую страховку.

Однако подобные продуктивные промахи больше не допускались. Теперь Фабрикант проводил свои дни, договариваясь с экономикой войны, находя баланс между её поразительной щедростью и ещё более поразительной скаредностью. К примеру: десять тысяч фунтов меди для калутронов. Никаких проблем. Но вот заказ на скрепки лежит невыполненным уже полгода.

Есть сверхчистое серебро, но нет туалетной бумаги.

И все эти бесконечные заявки проходили через офис Фабриканта, который также проводил экскурсии для армейских офицеров-снабженцев и бесчисленных неформальных ревизоров Бюро, ставящих под сомнение любые траты «на науку», даже в проекте по разработке новых видов вооружений.

Он оставил велосипед в кладовке уборщицы, поднялся на два этажа и поздоровался с Цилей, своей секретаршей. Она неубедительно улыбнулась в ответ. Офис Фабриканта выходил окнами на запад, бо́льшую часть вида загораживали другие здания, гигантские серые коробки, изборождённые струями дождя. За ними же — тундра. Дымоходы изрыгали в туманный воздух струи пара.

Он просмотрел приготовленный Цилей распорядок дня. Всё утро отведено для единственной встречи с проктором, прилетевшим из столицы: цензором по имени Бизонетт. Тема встречи не указана. Ещё одно церемониальное мероприятие, устало подумал Фабрикант. Подходящая перспектива для унылого утра: водить хромоногого лысого бюрократа, не понимающего по-английски, мимо диффузионных камер. Он вздохнул и принялся репетировать речь на своём сомнительного качества французском. Le reacteur atomique. Une bombe nucleaire. Une plus grande bombe. [14]

Было ли злом, задумывался иногда Фабрикант, даже размышлять о создании такого оружия?

Военные не понимали сути проекта. Им сказали «столько-то и столько-то тысяч тонн тротила». И они подумали: «О, здоровая бомба».

Но это было не так. Фабрикант ощущал её потенциал, имел о нём, вероятно, наиболее ясное представление среди своих коллег. Высвобождение энергии, заключённой в материи, означало вмешательство в природу на самом фундаментальном уровне. В конце концов, нуклеарное деление — это прерогатива звёзд, а разве звёзды не принадлежат одному лишь Богу?

«Если бежит он на запад, то находит огонь. Поворачивает на юг — находит огонь. Поворачивает на север, и огонь снова встречает его. И на востоке он не находит пути к спасению, ибо кто не нашёл его в день воплощения, не найдёт его и в судный день». Книга Фомы Неверующего — Фомы Скучнейшего, как Фабрикант о нём думал, когда заучивал её стихи в средней школе. Гибель во всех четырёх концах света. Фабрикант задумывался, не стал ли он рукою Фомы, создавая источник того самого завершающего пламени.

Однако испанцы  давили на западную границу, и новости были не такие радужные, как старалось представить их радио, и Республика стоила того, чтобы её защищать — при всех её недостатках, считал Фабрикант, она, по крайней мере, была местом, где две расы, французов и англичан, достигли модуса вивенди; она была либеральнее европейских монархий с их националистическими ересями или римским язычеством. Так что да, ещё бо́льшая бомба, изрыгающая пламя, способная, возможно, уничтожить Севилью или какой-нибудь военный порт вроде Малаги или Картахены. И тогда война закончится.

Он очнулся от своих размышлений над остывшей чашкой кофе, когда Циля представила ему цензора, месье Бизонетта. Высокий, с ёжиком белых волос, глаза утонули в морщинистой плоти. Руки с длинными пальцами: аристократические, подумал Фабрикант. Проклятые французы. Во время Консолидации не принималось никакого официального решения насчёт того, что англичане возьмут под контроль гражданское правительство, а французы будут доминировать в религиозной иерархии — но так получилось впоследствии, постоянное противостояние, ставшее конституционной традицией. Каким-то чудом и через 150 лет перемирие сохранялось.