Фантомное чувство (сборник)

О том, что родители любили ее, и говорить нечего. Существовал какой-то каламбур про ее имя и кварки, но Вайнстен не понимал его. Зато он прекрасно знал, что она ненавидит каламбуры.

— Самый низкопробный сорт плоского юмора, — произнесла она, когда учила его не каламбурить в ее присутствии.

Конечно, к поединку с кнопками лифта она относилась так же.

Вайнстен смутно осознавал, что перед ним стоит выбор: адаптироваться под Грэйс или вполне осознанно не делать этого, потому что подстраиваться ему никогда толком не удавалось.

Вайнстен ‘57.01.13:2243 сказал, что она его заколебала. И для верности еще раз ткнул ногой в кнопку.

Вайнстен Первый подчинился.

— Прости, — сказал он. — Я не подумал.

А потом, в странной попытке примирения, сболтнул то, о чем размышлял в последние недели.

— Ты выйдешь за меня замуж?

Их брак длился семь лет, и это было на пять лет дольше, чем нужно. В конце концов Грэйс бросила его примерно в тот момент, когда стало ясно, что его скоро выгонят с работы.

Развод причиняет боль, даже если женитьба была ошибкой. Так же, как и потеря работы: вне зависимости от того, нравится ли она вам. Даже если вы мечтаете только о научном триумфе, как «нормальные» ученые.

Вайнстен мог бы остаться стареющим лаборантом до конца своих дней, но он не выносил сочувствия. Единственное, чего он хотел, это спрятаться и зализать раны. Так что он механически оставил отпечаток своего голоса на всех документах, которые прислал ему адвокат Грэйс, расплатился со всеми долгами и направился на другой конец земного шара.

В конце концов он оказался в Диего-Гарсия. Это была не полная, но почти полная противоположность Топика. Без претензий, с тропическим климатом и в самом центре Индийского океана. Там же находилась одна из станций слежения Космического Правительства.

Несколько Вайнстенов между ‘65.03 и ‘65.04 приспособились к местному образу жизни — по крайней мере, настолько, насколько это возможно на списанной базе ВМС, которую теперь восстановило Космическое Правительство.

Другие Вайнстены, с ‘65.10 по ‘65.11, решили, что больше шести месяцев такой жизни они не вынесут. В свои тридцать пять они чувствовали себя уже слишком старыми, чтобы возвращаться в университет, но можно ведь заняться и чем-нибудь, не имеющим никакого отношения к химии. В поисках таких занятий они направились в Австралию.

Вайнстен Первый шатался по Диего-Гарсия, пока не закончились деньги. К тому времени он сошелся на почве выпивки с несколькими техниками, работавшими на Космическое Правительство. Слово за слово, и в итоге, когда он доказал, что может протрезветь в случае необходимости, правительственные специалисты провели исследование его психологического профиля. В нем еще не было самоуничтожения — оно появилось только годы спустя. К тому же его чувство долга было настолько сильно, что вылезало за пределы графика. Вскоре ему предложили работу — отлов ледяных глыб, прибывающих в Солнечную систему из внешнего космоса.

Это было не столь увлекательное занятие, как казалось на первый взгляд. Всю интересную работу делали специалисты, которые перехватывали кометы и разрубали их на мелкие кусочки. Затем эти кусочки сплавлялись в большие айсберги, достаточно прочные для того, чтобы выдержать определенную нагрузку. Айсберги, в свою очередь, покрывали отражающей пленкой, чтобы они оставались холодными и сохраняли товарный вид. Вайнстен мог бы, наверное, пойти и на эту работу, потому что в основном все эти заморозки и покрытия пленками были связаны с нанохимией, а он, вне зависимости от своей судьбы, был все же хорошим химиком. Впрочем, если бы ему действительно нравилась химия, у него бы появился и опыт.

Отлов айсбергов больше подходил для отшельников. Летишь примерно в сторону орбиты Юпитера, стыкуешься с доком, который только что покинул другой такой же одиночка, присоединяешь пустую цистерну (также созданную во внешнем космосе) и по плавной дуге летишь к точке назначения: обычно это бывает L-5, а иногда лунная орбита, где айсберги стали удобными заправочными станциями для запуска кораблей в далекий космос.

Буксировать куски льда мог любой. Работа в основном выполнялась компьютерами, а человек нужен лишь на тот случай, если что-то пойдет не так.

Человек отвечал только за одно — точность траектории. В случае ее искажения возникнет угроза Земле или космическим станциям. Если такое все же происходило, или хотя бы выглядело так, как будто вы собираетесь это сделать, какой-нибудь крейсер оказывался рядом достаточно скоро, чтобы вовремя устранить угрозу. Впрочем, если вы, конечно, не настоящий террорист, суперкомпьютеры буксиров легко выправляли ситуацию, а сама работа, с точки зрения пилота, мало чем отличалась от миллиона-и-одной компьютерной игры. Кроме того, по сравнению со скоростью кометы, скорость буксира была безумно мала, и все происходило в весьма замедленном темпе.

Слово «скука» и в малой степени не отразит характера этой работы, и именно поэтому на пилотов всегда имелся спрос. Хуже всего было то, что подобный труд давал слишком много времени на размышления. Пока его корабль слегка подталкивал зеркальные глыбы льда в безразличную пустоту, Вайнстен пребывал в мире «что-если», где упущенные возможности терзали его обвиняющими уколами бриллиантовых звезд.

И сейчас, когда гипердвигатель тащил его в направлении Сатурна, неожиданный побочный эффект показал ему ответы на все «что-если», над которыми он когда-либо размышлял — и на мириады таких, о которых он никогда не думал.

«Мария Целеста» приближалась к точке назначения. За эту безвременную интерлюдию, которая не была и не могла быть временем, Вайнстен почувствовал многое.

Он побывал отважным ребенком, нырнувшим навстречу озерным акулам.

Он изучал музыку, историю и английскую литературу.

Он участвовал в чемпионате штата по бегу.

Он стал плавать еще лучше и привел свою команду к медали на олимпийских играх.

Он нашел настоящую любовь с искрящейся бегуньей.

Он написал докторскую диссертацию о бурных недрах Камчатки и получил опыт работы в геологии.

Он пропустил автобус — и Грэйс.

Он отправился в Австралию и все-таки остался лаборантом до конца своих дней… в бескрайней сверкающей пустыне Австралийской Антарктики, где человек мог размышлять и где эти размышления шли на пользу, потому что они сделали его поэтом.

Он был невообразимо богат и слонялся по побережью Индийского океана.

Он жил в постапокалиптическом монастыре и среди самых удивительных технологий, которые только можно себе представить.

Был даже Вайнстен, которого решили отправить в Крабовидную туманность, несмотря на то, что корабли, перемещавшиеся быстрее света, возвращались без пилотов.

Ирония заключалась в том, что именно те пути, которые Вайнстен Первый считал желанными, были единственно невозможными из всех. Невозможной была та ветка, в которой он слишком сильно хотел успеть на автобус и встал перед ним, или упал с обрыва, или спустил курок.

В мире за пределами гиперпространства путешествие до Сатурна заняло один удар сердца. А в самой короткой из бесконечных интерлюдий Вайнстен понял, что может выбирать любую из жизней, которую он хотел бы прожить. Он не мог начать сначала, но он мог позвонить в любой колокол, который до этого не звенел, и отменить звон любого из тех, что звенели.

В том мире за ударом сердца было достаточно времени, чтобы подумать о мышах и золотых рыбках, об отравленных пилотах и исчезающих кораблях. Грэйс когда-то рассказывала ему про кошку Шрё-дингера, которая не была живой, но не была и мертвой, а пребывала в одном из этих состояний до тех пор, пока квантовая механика не определит, в каком именно. А сейчас двигатель «Марии Целесты» временно приоткрыл все квантовые возможности, и не требовалось быть гением, чтобы понять, что произошло с предыдущими пилотами.