Самурай (СИ)

Но мысль ушла с тем, что бы ночью поднять его с кровати и заставить, пренебрегая покоем жены, перерыть все книжные полки. Книга оказалась обычным статистическим справочником, наполненным графиками и диаграммами, наглядно повествующими о неуклонном росте благосостояния населения и о распределении богатства. Ему пришлось включить весь свет, найти карандаш, чистый клочок бумаги и сделать простенькую оценку. Он прошелся по критериям возраста, пола, образования, социального происхождения и национальности, но не обнаружил никаких корреляций.

Гипотеза намечалась страшненькая и забавная. Потом, много позже, он достал диск с более полной базой данных, прогнал их через доморощенную программку, продемонстрировав самому себе превращение самой обычной, плавной кривой распределения в какой-то совершенно несуразный пик со сходящими на нет крыльями.

На неискушенный взгляд получалась вполне тривиальная картинка — материальные блага концентрировались в руках все более ограниченного круга людей, причем не наблюдалось никаких диффузий, отклонений от графика. Получалось, что «кристаллизация», как он это обозвал, имеет место не около определенных и вполне известных семей магнатов и банкиров, а стохастически переходит на протяжении жизни двуз-трех поколений из рук в руки в общем-то даже и незнакомых людей.

Естественно, такое должно было происходить, ведь не все же наследники рачительно относятся к накоплениям и владениям своих родителей, но не в таких масштабах и не такими темпами. Наверное, уже этого хватило бы еще на один Манифест и парочку революций, ибо как осудить того, кто грабит награбленное? Впору садиться за публицистику.

Но извращенный мозг ученого пошел немного дальше, так как перед внутренним взором все еще стояли шаровые скопления и звезды, чья эволюция определялась химическим составом, особенно присутствием в межзвездной среде металлов. Он сразу договорился с собой не искать здесь идеологической подоплеки, не ссылаться на грабеж народа и акул капитализма, которые, тем более, давно передохли.

Раса — вот наиболее простой ответ. Раса Хорошо Живущих, некий генный выверт, дьявольская мутация, дарившая им счастье, но и заставлявшая пожирать друг друга. Скорее всего, когда-то этот Х-фактор присутствовал в геноме всех людей, распределяя счастье более менее ровно среди народов, но так как счастье всегда доставалось даром и не имело источников расширенного воспроизводства, то оказалось очень редким ресурсом на планете. Можно даже вывести закон сохранения счастья — счастье не уменьшается и не увеличивается, его количество во Вселенной постоянно, а точнее — очень и очень МАЛО.

Но эволюция homo sapiens sapiens требовала его присутствия в человеке желательно все в больших количествах и тут пришлось сделать хитрый ход — превратить ген у одних в доминантный, а у других — в рецессивный. Количество носителей доминантного гена сокращалось, собственно, отсюда все эти теории Золотого Миллиарда, но на миллиарде дело не застопорилось и раса Хорошо Живущих продолжала неуклонно сокращаться. Причем здесь не должно было быть прямой наследственности — ген должен совершенно случайно включаться у любого из нас при рождении. Или не включаться.

Резюмируя: человечество разделено на две неравные части по известному нам параметру — генетически обусловленной способности приобретать накопленные цивилизацией материальные блага. Количество счастливчиков из поколения в поколение неуклонно сокращается. Наследование, или «кристаллизация», происходит во все более жестких конкурентных условиях и перераспределяется преимущественно насильственным путем, причем в процесс «кристаллизации» вовлечено и является главным ее оружием, насыщенным раствором все остальное население.

По расчетам, через определенное время весь объем благ будет сосредоточен, закристаллизован в руках одного человека, и вот тогда… Тут равновероятны любые эсхатологические гипотезы. Возможно, на этом человечество прекратит свое существование; возможно, оно единой волей будет направлено на неведомую цель, достигнет ее, слившись с Абсолютом; возможно этим человеком и окажется Мессия, именно такой, какого мы и заслуживаем…

Гость не знал и знать не хотел. Гость лишь желал поставить очередной социо-психологический эксперимент над человечеством — что будет, если их не будет? Естественно, в реальном плане бытия все это слишком трудно, если вообще реализуемо — учитывая их оснащенность, мощь, вооружение, везение, счастье, в конце концов, которое, вероятно, на наш взгляд никаким счастьем и не является, а является нескончаемой смертельной борьбой, цепью предательств и убийств (как удалось выяснить гостю в случайном интервью с шапочно знакомым счастливцем), и поэтому ни о каком найме соответствующих людей, ни о каких импровизированных засадах, минировании и психоломке речи не шло. Здесь необходимо или волшебство, или само Зло, рафинированное, концентрированное, не ведающее о существовании даже таких простейших и инстинктивных проявлениях Добра, как примитивная взаимовыручка в злобной стае.

Я с глубокомысленной рожей выслушиваю весь горячечный бред, с трудом сосредотачиваясь на цитируемых по памяти дифференциальных уравнениях, кивая в такт произносимых и абсолютно мне неизвестных имен и фамилий, сопровождая глазами его указательный палец, вырисовывающий в воздухе сложные кривые, хотя, в общем-то, идея мне понравилась, так как было в ней некое здоровое сумасшествие, присущее всякой правдоподобной гипотезе.

Если бы я действительно был маниакальным больным, то лучшей теории для сублимации неудержимой тяги борьбы со Злом всеми доступными методами и колюще-стреляющими предметами нельзя было и сыскать, но я-то знаю, что это не так, и как не надеялся перебороть мою уверенность собственном предназначении, из этой затеи мало что получается — я не верю гостю, несмотря на свое желание с головой окунуться и утонуть в столь чудовищном нагромождении фантастики пополам с разочарованием, но на моих глазах его сковывает толстенный лед моего собственного скептицизма, приходится нацепить первые попавшиеся коньки и скользить по поверхности под ураганным ветром клинических диагнозов, всплывающих в голове при взгляде на гостя.

Но на первый раз годится и это — ведь я получаю то, что хочу — заказ на картину, композиция которой не вызывает во мне ни энтузиазма, ни восторга, ни даже просто желания поработать красками над очередным портретом в пояс с налитыми гроздьями юбилейных медалей, но мне придется это сделать, да и кто, кроме меня, такое способен сделать? Дополнительно возникает забавная мыслишка о Человеке Счастливом, что несколько улучшает настроение, и я вновь настраиваюсь на звуковую волну гостя.

Он бубнил что-то уж совсем маловразумительное — о каких-то силуэтистах, о грубой расчлененке, о преследователях, опять о добре и зле, как будто больше не о чем говорить, и я предупреждающе поднимаю руку. Он замолкает, и я говорю, что все понял, что заказ сложен и необычен, но я принимаю его и теперь нам остается обсудить… нет, конечно же, не оплату, а технические детали — композицию, размер холста, будет ли это конная прогулка или пикник на обочине, или завтрак на траве, сколько действующих лиц предполагается разместить, а может это будет шикарный прием в театре или резиденции с громадной люстрой, мехами, бриллиантами на дамах и смокингах на мужчинах, или выберем поло, да нет, не водное, не бассейн, а самое обычное, лошадиное, и я хватаю его за локоть, и мы вываливаемся под неправдоподобно яркое и жаркое солнце на неправдоподобно изумрудный луг, каким он бывает только на картинах, да в цветных телевизорах, вдыхаем и чуть не задыхаемся от чересчур свежего и чистого воздуха, но нам суют в руки по бокалу чего-то прохладного, вкусного, жутко алкогольного с крупными кубиками льда, раздражающе бьющимися о потрескавшиеся губы, мы обретаем способность видеть что-то еще, помимо синего и зеленого, а посмотреть есть на что — мы стоим в самой гуще разодетого народа — неравномерной смеси таких же неправдоподобно красивых женщин в легких платьях пастельных цветов, больших шляпках с редкими вкраплениями красношеих, мужественного вида джентльменов, все как один вооруженных тростями, биноклями и цилиндрами.