Облака

Тогда я собрался и крикнул:

- Матушка! Помогите мне! - так хотел я крикнуть, но знаю, что с губ моих сорвался лишь стон - громкий, хриплый, похожий на вопль демона.

А плач оборвался с этим моим зовом. Я вновь упал головой в снег, но тут услышал приближающиеся быстрые шаги, тоскливый окрик на незнакомом мне языке.

Я смог перевернуться. Предо мной стояла та самая, рыдавшая женщина. Это была дочерь гор. Когда-то, должно быть, она была молодая и красива, легкая, быстрая словно горная козочка, да с черною косой - теперь она стояла предо мной старухой-колдуньей. Высокая, худая настолько, что черная морщинистая кожа, обтягивала лицо и, казалось, что морщины уходят в самые ее кости. Волосы - белые, мокрые - ветер их трепал, как обессилевшие крылья. А нос ее! Одинокий утес - выступающий из бездны боли! И на этом вытянутом, страшном лице - глаза - два огромных черных зрачка, в которых столько боли, что и нельзя в них смотреть без слез, да без чувства, как сердце огненными тисками зажимается. Несмотря на холод - вся одежда ее была - старое, заштопанное, черное платье. Ну а в руках, похожих на истерзанные угловатые ветви - ружье - дуло мне прямо в лицо направлено.

- Рус... - прошипела она с ненавистью.

И я взмолился!

- Почему же и вы меня ненавидите? - хрипел я. - Почему, почему... Да сколько же эта ненависть продолжаться то может...

- Рус. - повторила она, разглядывая мое лицо - и в ее голосе не было прежней ненависти.

Потом она молвила еще несколько печальных слов на своем языке, перебросила ружье через плечо, схватила меня за руки...

Дальнейшего я не помню, но, когда очнулся, меня поджидала меня новая боль.

Вот описание того места: низкий, из составленный из темных бревен потолок. На бревнах повисли мутные капли, видна была плесень. Тусклый, мерцающий огонек высвечивал сцепления балок, а когда повернул голову то увидел земляные, теряющиеся во мраке стены - так я понял, что нахожусь в подвале. Подвал загроможден был какой-то рухлядь: старые, источающие пыль шкафы, сломанные стулья, и даже рояль. Пахло травами, какими-то горскими настойками, мазями, а еще - кровью.

Когда я попробовал пошевелиться, то понял, что привязан к какому-то лежаку; поднес руки к лицу и вот тут ужас на меня нашел.

Представьте - я лишился правой кисти! Ее просто не было - там, где должны были бы шевелиться пальцы - воздух! Сейчас то, кой-как приспособившись, вывожу каракули левой рукой, тогда же мне не по себе стало. В воспаленном, так долго в боли прибывавшем, так много зверств вобравшим мозгу, тут же стали набухать болезненные образы.

Вспомнился так похожий на лик ведьмы - лик старухи. Это она, мстя, за убитого сына, мужа, еще кого-нибудь - она притащила меня в свой дом, в подвал, привязала и начала свою месть: отрезать по очереди мои органы, подвергать меня пыткам - так я действительно решил, прибывая там в одиночестве.

- Лучше бы уж я замер в лесу. - так шептал, разглядывая укороченную руку.

От локтя и до среза она плотно замотана была бинтами, а на месте среза, чувствовалась еще и некая прослойка. Боли не было - разве, что легкое покалывание. Зато тело было расслабленным и, несмотря на ужас, все заваливалось в сон.

- По частям задумала распилить... Но за что?.. Вот, попал в избушку к Бабе-Яге...

Прерывистый сток болезненных мыслей, был прерван одним словом - одним словом, которое объяснило все:

- Гангрена.

Старуха, подошла незаметно и теперь, страшная, с темным, вытянутым лицом стояла возле меня, казалось, что это сама смерть.

И она заговорила на ломанном русском - вот, что я мог понять, из тех пронзительных, тоскливых созвучий:

- Ты весь обмерз, а руки твои особенно. Я старалась излечить их - левую спасла, но на правой начала гнить кисть - если бы я не отсекла - сгнила бы и вся рука, а потом и все тело. Твое тело смазано целебной мазью, во всей округе только я одна еще помню, как готовить ее - она все время греет твое тело, изгоняет из плоти болезнь. Хоть и без кисти, но ты останешься в живых. Ты очень метался, а раз, в бреду, ничего не видя, вскочил на ноги - насилу тебя удержала. Пришлось тебя привязать. Но, теперь твое здоровье в не опасности, можно тебя освободить.

Она достала нож и в несколько мгновений перерезала мои путы.

- Спасибо вам.

- Я хотела тебя убить.

- Но не убили.

- Когда ты заплакал, я вспомнила, что ты тоже чей-то сын. Что смертью твоей я причиню боль твоей матери. Эта боль, которую знает только мать потерявшая сына. Ее не опишешь - с ней нет сравнений!

- А знаете - у меня нет ни матери, ни отца - они погибли.

- Так есть бабушка и дедушка.

- Нет - бабушки уже нет - я это давно почувствовал. Дед тоже умер - давно уже умер.

- Ты говоришь только правду.

- Ложь - боль. Боль и ложь - они кругом - от этого тошнит. Я не могу лгать - меня всего выкручивает от всего того, что не Любовь.

Старуха вздохнула, провела мне жаркой морщинистой ладонью по лбу и спросила:

- Ну а любимая то есть?

- Да... - тут я вспомнил Вас и на сердце мне сразу полегчало.

- Ну вот, видишь. Если ты кого то любишь, значит - жизнь для тебя прекрасна.

Тут она отошла на несколько минут, но потом вернулась, неся в руках семейный альбом. Она пододвинула к моей кровати старое, кресло и, взглянув на меня, с болью выдавила:

- Да, в этом доме отныне все такое старое, все скрипучее, тоскливое; все, как этот мокрый снег, который все валит и валит там, за окном, без конца.

И она раскрыла предо мной альбом. Да - я не ошибся - в юности она была прекрасной и легкой, гибкой, словно горная козочка, черноволосой девушкой.

- Вот это - ныне мертвый муж мой. А вот это - сын... - и тут безжалостным, похожим на лезвие голосом добавила. - Мы жили с ним и были счастливы. Потом пришли вы - захватчики и убили его. - она перелистнула еще несколько страниц, указала на молодого, стройного юношу, с мужественными и ясными чертами лица - в лице том увидел я некий до времени сокрытый талант, он стоял, в волнении улыбаясь фотографу, улыбаясь какому-то неясному внутреннему предчувствию. - А это мой внук. Пока не погиб его отец, я еще удерживала дома, но, когда наши принесли тело - он ушел вместе с партизанами. Жену покойного я, хоть сердце того и не хотело, - уговорила уйти в наши горные укрытия - она, ведь, еще молода, красива... Внука тоже убили - позавчера - как раз, когда ты пришел. А я взглянула в твое лицо поняла, вы бы друзьями могли быть.