Троя

— Это не настоящий Марс.

— Вот именно, — отчеканивает гигантский краб. — Вернее, Марс настоящий, только не наш. Не тот, который находился в Солнечной системе миллиарды лет.

— То есть кто-то… что-то… подсунул… вместо… нашей Красной планеты… какую-то… другую?

— Похоже на то, — произносит Орфу. — Первичные интеграторы заодно с нашими ведущими учеными тоже отказывались верить, но это единственный ответ, с которым согласуются все факты. Солнечный день — лишнее тому доказательство.

Внезапно Манмут замечает дрожь в руках, сжимает их, отключает зрение и внешние телесигналы, чтобы лучше сосредоточиться, потом переспрашивает:

— Солнечный день?

— Мелочь, но важная, — поясняет Орфу. — Ты, случаем, не заметил, путешествуя через Брано-Дыру между Землей Илиона и Марсом, то, что дни и ночи в обоих мирах совпадали по длительности?

— Кажется, да, но… — Маленький моравек запинается.

Ему не нужно сверяться с неорганическими банками памяти. Он и так прекрасно помнит: Земля совершает оборот за двадцать три часа пятьдесят шесть минут, а Марс — за двадцать четыре тридцать семь. Разница пустяковая, однако за месяцы, проведенные моравеками на обеих планетах, должна была стать ощутимой. Но этого не произошло. Время суток всегда сходилось, как в аптеке.

— Господи Иисусе, — шепчет Манмут по личной связи. — Господи Иисусе.

— Может, и так, — откликается иониец, весело громыхнув. — Ну или кто-то с подобными божественными возможностями.

— Кто-то или что-то на Земле наделало дырок в многомерном пространстве Калаби-Яу, соединило с их помощью разные вселенные, подкинуло вместо нашего Марса чужой… чей бы то ни было… терраформированный, с богами на вершине Олимпа… подключенный к Земле Илиона через квантовую Брано-Дыру. И вдобавок не поленилось изменить гравитацию, а также период вращения Красной планеты. Иисус, Мария, Иосиф и прочая святая братия!

— Ага, — хмыкает Орфу. — И вот первичные интеграторы полагают, что исполнитель этого маленького фокуса находится на Земле или околоземной орбите. Все еще рвешься к нашей общей цели?

— Я… я… если бы… я… — Маленький моравек умолкает.

Согласился бы он принять участие в полете, окажись все известно заранее? В конце концов, опасности предстоящей миссии были известны еще до того, как Манмут решился на экспедицию к Марсу. О ком бы ни шла речь — о продвинутых «постах» или же тварях из иного мира, а может, измерения, — таинственные существа показали свое умение держать в узде и даже играть квантовыми основами вселенной. По сравнению с этим — что им стоило подбросить одну планету вместо другой, поменяв ее период обращения и гравитационное поле? Да, но какого черта он делает на корабле, несущемся к Земле, то есть прямо в логово поджидающих монстров-богов, со скоростью сто восемьдесят километров в секунду (и это еще не предел)? Способность неведомого противника контролировать квантовую ткань мироздания — всех мирозданий — превращала жалкое оружие и тысячи спящих воинов-роквеков на борту судна в неудачную насмешку.

— Да уж, отрезвляет, — выдавливает Манмут наконец.

— Аминь, — отзывается друг.

В это мгновение по всему кораблю начинают звенеть и вспыхивать сигналы тревоги, заглушая беседы как по личным лучам, так и по общим каналам виртуальной коммуникации.

— Вторжение! Вторжение! — сообщает голос «Королевы Мэб».

— Это шутка? — удивляется европеец.

— Нет, — отвечает Орфу. — Твой друг Томас Хокенберри только что… появился… в машинном отделении. Судя по всему, квант-телепортировался.

— С ним все в порядке?

— Нет. Парень потерял очень много крови… Всю палубу залил. По-моему, он уже мертв, Манмут. Я поднял тело и несу на своих манипуляторах в больницу для людей. Спешу как могу.

Корабль огромен, к тому же в условиях настолько сильной гравитации Манмуту работать не доводилось, поэтому проходит несколько долгих минут, прежде чем он выбирается из подлодки, затем из трюма и устремляется на этажи, которые мысленно привык называть «человеческими». Кроме многочисленных камбузов и кают отдыха, туалетов и противоперегрузочных коек, предназначенных для пятисот людей и заполненных кислородно-водородной атмосферой с давлением на уровне моря, на палубе номер семнадцать имеется работающий лазарет, оборудованный по последнему слову хирургии и диагностики начала двадцать второго столетия, согласно древним, но предельно осовремененным данным, какие только попали в распоряжение ученых Пяти Лун.

Весь первый день единственным обитателем этой палубы оставался разъяренный Одиссей, пассажир поневоле; зато к приходу маленького европейца здесь толпится большая часть команды. Орфу занимает собой чуть ли не всю ширину коридора. Рядом — первичный интегратор с Ганимеда Сума Четвертый, каллистянин Чо Ли, генерал роквеков Бех бин Адее, а также два техвека-пилота с корабельного мостика. Дверь хирургической закрыта, однако Манмуту сквозь стекло видно, как первичный интегратор Астиг-Че наблюдает за паукообразным коллегой с Амальтеи по имени Ретроград Синопессен, который ужасно суетится над обагренным телом схолиаста. Два моравека помельче, исполняя его приказы, орудуют лазерными скальпелями и пилами, подсоединяют какие-то трубки, подносят бинты, направляют виртуальные зонды. Металлическое тельце и элегантные серебристые манипуляторы Ретрограда Синопессена покрыты темно-бурыми кляксами.

«Это кровь человека, — думает маленький европеец. — Кровь Хокенберри».

Ею же обагрен просторный пол коридора, стены, а более всего — побитый панцирь и широкие манипуляторы Орфу с Ио.

— Ну как он? — спрашивает Манмут у товарища, произнося слова вслух.

Пользоваться личным лучом в присутствии других моравеков считается дурным тоном.

— Сюда я принес его мертвым, — отзывается краб. — Сейчас парня пытаются вернуть к жизни.

— А что, интегратор Синопессен и в этом разбирается?

— Он всегда увлекался человеческой медициной Потерянной Эпохи, — произносит Орфу. — Как ты — шекспировскими сонетами, или как я — Прустом.

Европеец кивает. Большинство моравеков, которых он знает, интересуются какой-либо областью древних искусств и наук: так были запрограммированы первые автономные роботы и киборги, запущенные в Пояс астероидов и во Внешнюю Систему, и поздние их преемники сохранили эту страсть. «Да, но разве достаточно знаний Синопессена для того, чтобы воскресить Хокенберри?»

Из каюты является заспанный Одиссей. При виде толпы мужчина с широкой, как бочка, грудью замирает и привычно тянется к рукояти меча — вернее, к пустой петле на поясе, ибо моравеки обезоружили древнего грека, пока поднимали его в бесчувственном состоянии на борт шершня. Манмут пытается вообразить, насколько странно выглядит в глазах человека металлическое судно, плывущее по космическим просторам, которых ему не рассмотреть, а также их пестрое сообщество. В коридоре не найдется и двух похожих моравеков — от великана Орфу, весящего не меньше двух тонн, и блестящего черного Сумы Четвертого до воинственного, покрытого хитином генерала роквеков Бех бин Адее.

Не удостоив нелепое сборище вниманием, сын Лаэрта невозмутимо шагает к окошку хирургического кабинета. И маленький европеец вновь прикидывает про себя, что же может подумать могучий бородач, увидав серебристого паука на долгих ножках и двух техвеков, склонившихся над мужчиной, с которым Одиссей не единожды встречался и разговаривал за последние девять месяцев, увидав его кровь, разверстую грудь и торчащие из тела ребра, словно в мясницкой лавке? «Уж не померещится ли ему, будто Ретроград Синопессен поедает свою жертву?»

Не отрывая глаз от операции, Лаэртид обращается к Манмуту на древнегреческом языке:

— Зачем твои друзья прикончили сына Дуэйна?

— Это не так. Хокенберри внезапно возник здесь, на судне… Помнишь, как он использовал божественные способности, чтобы мгновенно переноситься с места на место?