Только тишина

Я закрыл глаза. Борясь с охватившим меня раздражением, простоял какое-то время, после чего быстрым шагом направился ко входу. В углублении, ведущем к тамбуру, остановился и нашарил переключатель. Когда я открыл глаза, не было уже ни скалы, ни карниза, ни каменной осыпи. На солнце ярко блестел светлый, словно отполированный овал купола.

Я тщательно вгляделся, словно хотел раз и навсегда запечатлеть в памяти его форму и размеры.

— Показать тебе еще что-нибудь? — процедил сквозь стиснутые зубы. — Не волнуйся. Фантоматические проекторы я перепрограммирую. Это я могу для тебя сделать. Скажи только, что бы тебе хотелось увидеть? Сам решай…

— Ладно, ладно… — добавил я, когда эхо моего голоса затерялось среди деревьев. — Это не обязательно сегодня. Можешь подумать. Я к твоим услугам. Каждый раз, как у тебя появится желание побродить по скалам или вытащить какой-нибудь автомат из кустов.

Поверхность купола угасла под надвинувшимся скалам. Я вошел внутрь. Зажег все лампы, открыл бутылку концентрата и, припав к ней губами, двинулся к пульту. Врубил главный контрольный экран гибернатора и переключил запись на цифровые данные.

Даже самый незначительный непредвиденный факт не нарушал покоя людей, ожидающих во сне, пока время загладит последствия их любопытствующего нетерпения. Может, не совсем их, но значения это не имело. Детство — не только привилегия. Энергия поступала непрерывным потоком, питая генераторы и криогенные агрегаты, благодаря которым сон миллиардов людей был одновременно их путешествием во времени.

А как иначе определить состояние, когда человек разминулся с процессом старения своей среды обитания, опережая этот процесс или, наоборот, отставая от него?

— Отчаянный игрок, — произнес я с полным ртом. — Даешь сорок лет форы своей биосфере. Сам позволил другим побеспокоиться о полных двух десятилетиях. Ты — как флюгер. Раз — туда, раз — сюда. И единственное тебе оправдание, что ни на что не имеешь влияния.

Я глотнул и добавил:

— А тех даже дождик не промочит…

Металлических оленей нет. Все это было иллюзией, порожденной тишиной. А если не было? Почему в таком случае напали на меня, пренебрегнув миллионами беззащитных существ, покоящихся в гибернаторе?

— Опять начал? — поинтересовался.

И признался чуть погодя:

— Ты прав. Те миллионы — вовсе не беззащитны. Ты — другое дело. Те, кто выпустил на тебя того оленя, располагают временем. Массой времени. Но их серые клеточки работают неважно.

— Хочешь сказать: «не так, как твои?» Не обольщайся.

— Не стану портить тебе настроение на ночь. Может, опять услышишь какие-нибудь шорохи — и тогда придется побегать?

— Заткнись, — рявкнул я.

Быстро подошел к пульту. Регистрирующая приставка остановилась. Если уж необходимо, чтобы я заглушал сам себя, то те стоит, по крайней мере, доставлять этим радости другим.

Я вернулся на центр кабины и развалился в кресле.

Тишина. Словно кто-то открыл все трубы органов. Но о мехах позабыл.

День был погожий, но в воздухе сохранялась влага. Контуры города вырисовывались на расстоянии руки.

Как я и предполагал, не оставалось никакого следа от круга. Ни черного, ни бурого. Не было ни отпечатков копыт на тропинке, ни чего-либо в том же духе. Не было ничего, кроме зелени и атмосферы, сквозь которую чуть ли не проступала чернота космоса.

Я шел прямо, как по ниточке, в направлении зданий. Иллюзии там или не иллюзии, но я должен иметь уверенность. Прогуляться немножко подальше. Обойти если не весь, то по крайней мере значительную часть гибернатора. Разумеется, не пешком. Ночевать вне базы мне противопоказано. Даже если бы мне вздумалось остановиться на привал у ног спящей принцессы.

Уже вчера мне пришло это в голову. Довольно стирать подошвы. Позади Централи расположена транспортная база. По идее, она предназначена для штабистов, инспектирующих полигоны. На самом же деле им таким образом предоставлена возможность поглядеть на те остроконечные, многотонные махины, с вершины которых человек с таким безразличием, и даже снисходительностью взирает на пустыни и скалы чужих планет.

Сад перед Централью я преодолел чуть ли не бегом. Вошел за ограду, после чего свернул на боковую тропинку, под прямым углом отходящую от главной аллеи. Миновал участок павильонов и через несколько минут оказался перед длинным ангаром, оборудованным мощными подъемниками и транспортерами.

Все входы здесь оказались наглухо запертыми. Механизмы не действовали, мне потребовалось приложить немало сил, чтобы открыть одну из туннельных камер, в которой содержались экспедиционные аппараты среднего радиуса действия, типа «Поверхность — атмосфера — поверхность». Именно такое название фигурировало в инструкциях, которых никто не читал. «Средний радиус» в условиях исследования неизвестных планет либо астероидов на Земле становился практически неограниченным. Но ведь эти фотоленты на воздушной подушке и строились не с мыслью о Земле. Кроме нормальных излучателей, каждый из них был оборудован автоматически управляемым ускорителем антипротонов. Могло показаться странным, что люди, прежде чем отправиться в спальню, не побеспокоились заперать этот ангар наглухо. Поскольку проявили достаточно предусмотрительности, чтобы превратить мою базу на вершине холма в нагромождение валунов. Другое тело, что конструкцию и транспортное оборудование этого ангара знали только пилоты. А их, мне кажется, сочли неопасными.

Со склада в подземном бункере я прихватил лазерные запалы и запустил реактор. Остановился на наклонном подъездном пути и подал сигнал.

Из туннельного бокса донеслось шипение, вскоре перешедшее в нарастающий грохот. Повалил дым. Рев усилился, стены здания задрожали.

Я почувствовал неожиданное облегчение. Мои мышцы расслабились, плечи опустились, напряжение, в котором я, сам того не осознавая, провел последние дни, схлынуло, оставляя благодушие и ленивый шум крови в висках. Я опустился на колени. Выбросил перед собой обе руки и перенес на них всю тяжесть тела. Я улыбался. Я чувствовал, что глаза у меня закрываются, словно сутки пришлось обходиться без сна.

Вернулся мой мир. Мир пилота. Через минуту все стихнет. Двигатель «папочки», как мы называли между собой эти машины, работает бесшумно. Только запуск двигателей производится на химическом топливе.

Дым редел. Из пасти туннеля выдвинулся плоский лоб бронированного жука. Я не мог понять, какого дьявола я надрывался до сегодняшнего дня. Что значат все эти писки, щебетания и колокола перед звуком заводимых агрегатов.

На борту машины виднелась надпись «ПАП 25». «Папочка». Я подошел и похлопал шершавый, зеленоватый панцырь. Взобрался по тарелкоподобным ступеням и занял место за пультом. Снял блокировку и тронулся, с места набирая скорость. Резко развернулся, чуть ли не на месте, нацеливаясь в сторону площадки перед главным павильоном, и открыл главные дюзы. Аппарат рванулся. Перегрузка вдавила меня в кресло, какое-то мгновение я видел перед собой только небо, несколько выцветшее, еще затеманненое слегка последними клубами дыма.

Я выскочил на дорогу, сбив заодно какие-то цветы, выросшие на повороте, пролетел по короткой, широкой аллее, миновал ворота, чуть не свалив их, и оказался на улице. Добавил скорости. Выдавливаемый из открытой башенки воздух заглушал рычание двигателей. За собой я оставлял резонирующее под мостами, передающееся от улицы к улице эхо. Ощущал на лице нарастающие волнами удары ветра, чуть ли не видел их, расступающиеся передо мной, пробуждающие в дальних районах стеклянные фасады зданий, конструкции тротуаров, двигатели эскалаторов. Дрожь прокатилась по всему этому колоссу, выстроенному из прямоугольных блоков, соединенных миллионами коммуникационных нитей, среди которых и протекала людская жизнь.

Я услышал под собой грохот, словно ехал по толстому стальному листу, переброшенному через пропасть, образующую своеобразный резонансный объем. Я свернул, не зная о том, что эта полоса отведена для пешеходов. Тротуар, разумеется, был неподвижен. Несущие дюзы «папочки» стучали по его тонкой поверхности, рассчитанной на перемещение равномерно распределенного людского веса. Я подумал, выдержит ли он, и еще немного добавил скорости. Мне захотелось смеяться. С грохотом, от которого содрогались несущие конструкции виадука, я промчался над главной магистралью и по ближайшему пандусу свернул к узеньким удочкам промышленного района. Тут никто не ездил, люди останавливали машины у ближайших путепроводов, немногочисленные прохожие пользовались эскалаторами и тротуарами. Я двигался по туннелю, стены складов и магазинов по обе стороны вздрагивали, опять зазвенело стекло, ему вторили установленные внутри помещений металлические полки и стеллажи. Мне вздумалось запеть. Мой голос тонул в лавине звуков. Я поудобнее расположился в кресле, широко раскрыл рот и выкрикивал какие-то обрывки мелодий, песенок, отдельные слова, лишенные связи и смысла. Когда в конце улочки замаячила белая полоса перекрестка, я притормозил, но самую малость, свернул, добрался до ближайшей параллельной улицы, повернул на нее, и вновь помчался мимо гулом отзывающихся просторных залов, все еще горланя, и все еще не слыша собственного голоса. Длилось это достаточно долго, пока горло окончательно не вышло из повиновения. Я задохнулся и замолчал. Дал сигнал автоматическому пилоту и перевел управление на него. Установил направление, после чего опустил спинку кресла чуть ли не до горизонтального положения. Заложил руки за голову и уставился в голубизну. Наконец, хоть что-то, что наверняка не было тишиной. Что-то реальное. Живое.