Первый Контакт (Сборник) (СИ)

— Ничего ты не преувеличивал, — прервал меня капитан. — Она такая и была.

— Капитан! Она и есть. И будет!!! — Вася трахнул себя кулаком в грудь, и мы долго прислушивались, как гаснет в ближнем лесу эмоциональное эхо.

Э, что там говорить! Закончили мы погрузку, увязку и утряску, не глядя друг на друга. В должный момент заняли места по вахтенному расписанию, и капитан включил Маком.

— Начнем штатную проверку систем, — сказал он нарочито буднично.

— По какому поводу? — спросил Маком ребячьим своим голосом. В те времена все корабельные мозги имели детские голоса, говорят, с целью предотвращения развития комплекса неполноценности. Это у космонавтов-то комплекс!

— По поводу предстоящего старта. — Капитан был печален, как недоглаженный кот.

— А вот и нет, — говорит Маком. — А вот и не полетим!

Мы все замерли. Если бы наш капитан, не к ночи будь сказано, вдруг запел арию мадам Баттерфляй из одноименной, между прочим, оперы, мы бы так не удивились. Малый корабельный мозг — не более чем навигационный компьютер.

И вот поди ж ты! А капитан вроде и не заметил нарушения устава.

— Это в связи с чем не полетим?

— Одного едока в экипаже не хватает, — говорит Маком.

— Это ты Тишку имеешь в виду?

— Хотя бы, а что?

Капитан убрал с клавиш руки, прикрыл глаза. На виске его мелко пульсировала жилка.

Тут я должен сказать, что каждый из нас мог позволить себе скорбеть по Тишке. И скорбел! Но капитан думал сразу о всех нас, скорбящих, и держал себя в руках. Преодолев минутную слабость, наш капитан выключил компьютер и взял управление на себя.

Предстартовый порядок известен, и в нем главное — это забор воздуха в резервуары и сжатие его. При старте с обитаемых планет двигатели сначала работают на сжатом воздухе, и уже потом, на высоте десятка километров, начинается подача горючего. Это для того, чтобы не обжечь планету.

Сидим мы, значит, слушаем, как воют компрессоры, и смотрим на пустующее Тишкино кресло: в нем при взлете образовывалась противоперегрузочная ямка точно по Тишкиной фигуре. А капитан угрюмо разглядывает на пульте эргономическую фигуру в виде красного кукиша, и тот кукиш означает, что стартовый комплекс заблокирован, так как трап — он же крышка люка — не поднят.

И вот пошли оставшиеся до старта секунды, смолкли компрессоры, капитан навесил над пультом указательный палец, и тут мы вдруг услышали усиленное динамиками Тишкино тявканье.

— Капитан! — всхлипнул кто-то из нас, и палец опустился на клавишу кругового обзора. Вспыхнули экраны. От ближних кустов к нам неслась никем не съеденная Тишка, и встречный ветер сдувал в сторону ее рыжие бакенбарды. Тишка вспрыгнула на поднимающийся трап, сопя и взлаивая, взбежала в рубку по винтовой лестнице и с маху кинулась в свою ямку.

Мы стартовали!

Подобной суматохи я за всю свою летно-космическую жизнь не видел. Каждый спешил, как голый купаться, ибо по времени на звездолет мы прибыли впритирку. Мы кинулись по местам, едва в ангаре уравновесилось давление. Только я на секунду задержался, чтобы прижать Тишку сверху пневмоподушкой, чтобы она не выскочила из ямки: помещать ее в компенсан уже не было времени. Буквально на ходу я всадил Тишке под шкурку укол снотворного и еще успел улечься в свою противоперегрузочную ванну, в упруго-податливый гранулированный кисель компенсана.

Ускорение в пять «же» действует ошеломляюще, и я только помню, как ритмически сдавливал мое тело компенсан, помогая сердцу гнать по сосудам тяжелую кровь. Казалось, что перегрузка никогда не кончится. Магнитное поле ворочало нас в компенсане без малого шесть часов, и это был максимум, который мог выдержать самый слабый из нас. Обычно стартовое ускорение не превышает двух «же», но мы расплачивались за задержку на Цедне… Наконец смолкли двигатели и наступила блаженная невесомость. Мы достигли скорости тысяча километров в секунду, и этого было достаточно для того, чтобы уйти в подпространство в любой удобный для нас момент. Мы теперь могли отдохнуть в инерционном полете. Капитан выплыл из ванны, стряхивая с костюма намагниченные гранулы компенсана, и сел за пульт. Предстоял сложный маневр по выбросу в пространство буера, в качестве которого мы использовали многотонный бак с запасами воды. Наконец бак удалился и натянулись тросы, связывающие его с кораблем. Капитан включил ненадолго боковые двигатели, и мы стали медленно вращаться вокруг буера. Появилась тяжесть в одну десятую земной, мы стали различать, где верх, где низ, я вылез из ванны и бросился на катер посмотреть, что делается в виварии. Светлый фефел лежал хлебалом на полу, обрамленный редкими усами овальный экранчик у него под ноздрями едва светился, непонятное изображение на нем мерцало и расплывалось. Чувствовалось, что пятикратная сила тяжести плохо повлияла на скотинку.

— Ничего, оклемается. — Рядом возник Вася и дал фефелу пить. Вася в свободное от ремонтов время помогал мне в уходе за животными и растениями. Они его любили.

Тишка спала в своей ямке и даже похрапывала. Судя по ее цветущему виду, ускорение она перенесла отлично. Мы разбудили ее.

В оранжерее дел оказалось не на один день: вьющиеся растения не очень пострадали, разве что размазались в кашу арбузы, но древовидные требовали большого лечения. На полу блестели лужицы воды, выжатой из впечатленцев пустотелых, а сами впечатленцы, непривычно плоские и вялые, подчищали лужицы, втягивая в себя воду. Мы с Васей засучили рукава, унесли в холодильник сломанный ствол говяжьего дерева и хрящевые сучья и вообще стали наводить порядок. Ну а кто наведет порядок, если не мы с вами?

Ужинали мы — столик на двоих — на кухне, что возле оранжереи. Все были усталые и потому молчаливые. И хотя наедаться перед сном не рекомендуется, мы пренебрегли и ели сначала холодец с чесноком, потом борщ с говядиной и кашу гречневую с хрустящими шкварками. Запивали квасом. Капитан вдруг стал рассказывать, как в древности фантасты представляли себе межзвездные полеты.

— На звездолете бассейн с подсветкой и вышкой — это обязательно. Парк для прогулок и, знаете, пейзаж, уходящий вдаль. Вечером ты в смокинге с дамой. Ресторан: шашлык, семга и глясе, везде хрусталь и золотые вилки. Приглушенная музыка. Дама хорошо пахнет. А мы едим, и беседуем, и в бассейне соревнуемся.

— Кто это мы?

— Мы! О нас так писали, — ответил капитан.

— Шашлык к празднику — это хорошо, — сказал Вася. — Но парк зачем?

— А чтобы ты с ума не сошел. Считалось, что в космос летят неврастеники, которых надо изящной жизнью отвлечь от мыслей о пустоте за бортом.

— Ага, — сказали мы на это. А что еще можно было сказать?

Тишка тем временем наелась каши и забралась в свое кресло слева от капитана. Он положил ей руку на голову, погладил. Каждая собака любит, чтобы ее гладили. Вопрос прозвучал неожиданно:

— Кто на собаку ошейник надел? — Капитан сдвинул в сторону тарелки и посадил перед собой Тишку.

Мы уставились на Тишку. Действительно, шею ее опоясывала повязка из белой под горностая шкурки с бантиком снизу. Капитан оглядел наши честные недоумевающие лица и стал белым, как сметана. Вася развязал бантик, пустил повязку по рукам. Шкурка была мягкой и сшита чулочком, а вместо нитки жилка тоненькая и вышит рисунок: Тишка со свиноподобным в обнимку сидит. Тут нам совсем не по себе стало: получалось, что мы три земных месяца околачивались на Цедне, а главного не заметили. Главное же всегда и во веки веков — разум.

— Эстеты. — Капитан гладил Тишку, речь его была отрывистой. — А вот для собаки все равны, что павиан, что свинья на паучьих ножках. Для Тишки тот, кто не несет угрозы, тот и хорош. А нам еще красоту подавай. В нашем понятии. А может, здесь слюни на пузе — самая красота и есть? И зря мы их своим пренебрежением обидели. Тех, кто так хорошо шкурки выделывает. Они ведь просто напрашивались на контакт. Для них-то мы, хоть и двуногие, хороши были… А вот Тишка с ними общий язык нашла. — Капитан вывернул чулочек, оглядел аккуратный шов. — Тишке подарок сделали. Бантиком повязали… Это я не столько вас, это я себя больше казню.