Журнал «Если», 1994 № 08

— Возьмите бедняжку, — велела она Мириам, — и положите…

Но Мириам отступила:

— Извиняюсь, мисс Кью, но я намерена уволиться, и мне нет до него дела.

К мисс Кью вернулся ее ломкий голос:

— Вы не можете бросить меня в такой ситуации! Эти дети нуждаются в помощи.

Мириам поглядела на нас со страхом и отвращением:

— Мисс Алисия, они же не просто грязные, они ненормальные!

— Они запущенные, Мириам, ими никто не занимался. — И, обратившись к нам, сказала вкрадчиво: — Если вы, дети, собираетесь жить здесь, вам придется перемениться. Вы понимаете это?

— Конечно. Цин велел нам слушаться вас.

— Джерард, тебе придется научиться говорить со мной подобающим тоном. Ну а теперь, молодой человек, если я прикажу вам подчиняться всем распоряжениям Мириам, вы послушаетесь меня?

— Что будем делать? — спросил я у Джейни.

— Спрошу Малыша, — Джейни глянула на него, тот засучил руками и пустил пузыри. — О’кей, — перевела она.

— Джерард, я задала тебе вопрос, — настаивала мисс Кью.

— Чего зазря кипятиться, — примирительно сказал я. — Нам ведь тоже надо разобраться, не так ли? Да, мы согласны, если вы этого хотите. Может быть, выслушаем и Мириам?

Мириам поглядела на мисс Кью, на нас, в раздумье покачала головой. Потом протянула руки Бони и Бини.

Они подошли к ней. Взяли за обе ладони. Улыбаясь, поглядели вверх. Наверняка задумали какую-то проказу: вид у обеих, должен признаться, был весьма лукавый. Рот Мириам дернулся и, как мне показалось, на секунду принял человеческое выражение.

— Хорошо, мисс Кью, — отвечала она.

Тогда мисс Кью подошла к ней, вручила младенца, и служанка последовала наверх. Следом за ней мисс Кью отправила нас.

Так они взялись за нас и целых три года не давали передохнуть…

— Это был сущий ад, — пояснил я Стерну.

— Для них? — улыбнулся Стерн.

— Для нас. Но мы выполняли обещание, которое дали Дину. Как вы думаете, следовать приказу: «ведите себя, как юная леди или как маленький джентльмен» — приятное дело? Или скажет: «ахах» и глаза закатит. Очень понятно! Иногда приходилось прямо спрашивать, какого черта ей нужно. Ну тогда она честно отвечала.

— Понимаю, — отвечал Стерн. — Ну а потом полегче стало?

— Да попривыкли вроде. Хотя один раз случилась настоящая неприятность. С Малышом.

— И что же произошло?

— Прошло месяца два. Мы уже усвоили все эти «да, мэм, нет, мэм», и она начала донимать нас учением — каждый день по утрам, пять дней в неделю. Джейни давно уже перестала заботиться о Малыше, а близнята ходили, где хотели. Вот была забава! Они то и дело перепрыгивали с места на место, прямо перед глазами мисс Кью, а она словно бы не замечала этого. Только все время расстраивалась, что они то и дело оказывались голышом. Потом они прекратили это, и ей оставалось только радоваться. Было чему: она ведь давно никого не видела — целые годы. Даже счетчики вывела наружу, чтобы никто не входил в дом. А с нами начала оживать. Подумать только, скинула свои нелепые тряпки и сделалась похожей на женщину. Иногда даже ела с нами.

И вот однажды я проснулся со странным чувством. Словно бы у меня что-то украли, пока я спал. Через окошко я перелез по карнизу в комнату Джейни, чего мне делать не разрешалось, и разбудил ее. Она сразу поняла, в чем дело:

— Нет Малыша!

Тут нам стало не до того — спят в доме или нет. Из ее комнаты мы бросились в дальний конец коридора, где в крошечном закутке обитал Малыш. Не поверишь! Хорошенькая колыбель, белый шкаф с выдвижными ящиками, погремушки и всякая чепуха — все исчезло.

Мы не перемолвились и словом. Просто развернулись — ив спальню мисс Кью. Я был там только раз, а Джейни немногим чаще. Но можно нам входить, нельзя ли — теперь было безразлично. Мисс Кью еще лежала в постели. Волосы ее были заплетены в косу. Она проснулась, едва мы открыли дверь, и принялась отодвигаться от нас, пока вплотную не уткнулась в спинку кровати. И тогда холодно так поглядела на нас.

— Что это все значит? — пожелала она узнать.

— Где Малыш?! — завопил я.

— Джерард, — говорит она тогда, — кричать нет необходимости.

Уж на что Джейни всегда держалась спокойно, но и та сказала угрожающе: «Отвечайте нам, где он, мисс Кью». Ты и то перепугался бы ее голоса.

И тут вдруг мисс Кью сбрасывает это каменное выражение и протягивает нам руки.

— Дети, — говорит она, — я прошу прощения. В самом деле, прошу. Но, по-моему, я сделала так, как надо. Я отослала Малыша жить с подобными себе. Здесь мы не можем сделать так, чтобы ему было хорошо. Вы же понимаете это.

Джейни ответила:

— Он никогда не говорил нам, что ему плохо.

Мисс Кью выдавила короткий смешок:

— Если бы он, бедняжка, умел говорить.

— Лучше верните-ка его назад, — сказал я, — вы не понимаете, что делаете. Я же предупреждал, что нас нельзя разлучать.

Она уже начала раздражаться, но еще сдерживалась.

— Милые мои, я попробую объяснить вам. И ты, и Джейни, и близнецы — нормальные дети. Вы вырастете, станете взрослыми. Только бедный Малыш — иной. Он не будет расти, не сможет ходить и играть, как прочие дети.

— Это неважно, — отвечала Джейни, — вы не имели права отсылать его.

Я с ней согласился.

— Ага, лучше верните его назад, да побыстрее.

Тут уж взбрыкнула она.

— Среди всего, чему я вас учила, есть и такое — не командовать старшими. А теперь бегите, одевайтесь к завтраку — и забудем об этом.

Я умолк, и Стерн вставил:

— Ну а дальше?

— Ну, — отвечал я, — она привезла его обратно. — И я рассмеялся.

— Ты веришь мне? — вдруг спросил я.

— Я уже говорил тебе — это неважно. Моя работа не в том, чтобы верить или не верить.

— Ты и меня не спросил, насколько я сам всему этому верю.

— Мне не нужно.

— А ты хороший психотерапевт?

— Думаю, да, — сказал он. — Кого же ты убил?

Я был застигнут врасплох и ответил:

— Мисс Кью.

А потом начал ругаться, я же не хотел говорить об этом.

— Не беспокойся, — отвечал он. — А почему ты это сделал?

— Вот это я и хотел узнать.

— Значит, ты и в самом деле ненавидел ее.

Я залился слезами. В пятнадцать-то лет!

Он дал мне выплакаться. Сначала были хлюпанья и всхлипывания, потом прорезались рыдания. А за ними полились слова.

— А ты знаешь, откуда я? Первое мое воспоминание — удар по рту. Вот она, перед глазами, — приближающаяся ладонь. Огромная… больше моей головы. Чтоб не орал, значит. И с тех пор я боюсь кричать. А тогда вопил, потому что проголодался. Или холодно стало. А может, и то, и другое сразу. После помню огромную спальню и еще: кто больше украл, тому больше досталось. Плохо будешь себя вести — побьют, хорошо — получишь конфетку. Попробуй так жить. Попробуй жить, когда самое дорогое, самое желанное — чтобы тебя только оставили в покое.

И после всего — чудо с Дином и его ребятами. Удивительное это дело — чувствовать себя дома. Я и не знал такого. Две тусклые лампы, угольки очага, но как они освещают мир. И в них — твоя жизнь.

И вдруг все переменилось: чистая одежда, еда — вареная и жареная. Каждый день пять часов школы, всякие Колумбы да короли Артуры и учебник по гражданскому законодательству двадцать пятого года. А сверху над всем — квадратная ледяная плита, и ты видишь, как она тает, как округляются углы, и понимаешь, что это из-за мисс Кью…Но Дин заботился о нас просто потому, что он жил так и не мог иначе. Мисс Кью тоже заботилась, но не потому, что не могла по-другому. Просто она решила это сделать.

У нее были странные представления о «правильном» и «неправильном», и она добросовестно пользовалась ими для нашего воспитания. Когда чего-нибудь не понимала, то считала, что в этом ее вина… но сколько же всего она не в силах была понять. Однако считала: выходит хорошо — наш успех, плохо — ее ошибка. Ну а на последний год… хорошо.

— Что?

— Значит, я убил ее, слушай, — начал я, понимая, что придется говорить побыстрее. Не то чтобы нужно было торопиться, просто хотелось поскорее отделаться. — Это было за день до того, как я убил ее. Я проснулся утром, накрахмаленные простыни коробились подо мной, солнце пробивалось сквозь яркие красно-синие шторы. Рядом стоял шкаф с моей одеждой, а ведь прежде у меня никогда не было ничего своего… Внизу Мириам, гремя посудой, готовила завтрак. И близнецы смеялись. Смеялись с ней, понимаешь, а не друг с другом, как прежде.