Отче наш

Тот сработал быстро и профессионально – как обычно. Пуля вошла неудавшемуся диктатору в лоб, и примерно два квадратных метра пола покрылись серыми брызгами.

– Кстати, – сказал кардинал, – на чердаке соседнего дома торчал террорист… я объяснил ему всю неблаговидность его поступка.

– Ты скоро? Я ведь могу и не дождаться.

– Иду, иду. Куда ты денешься… Все там будем.

Деус-машина работала третий день.

Два человека сели в утробы ортопедических кресел, заботливые движки с легким шорохом подстроили наклоны спинок и подножек.

Ловкие руки застегнули ремни и держатели, зашипел воздух – и упругие подушки вдруг стали жесткими и неуступчивыми.

Затем все ушли.

Стало тихо. Над головой нервно зажужжал манипулятор и осторожно опустил прикрывающие головы колпаки.

За триста километров, в свинцовом бункере, генерал поморщился от особо гулкого удара ритмолидера.

Ритмолидер был запалом Тарана. Разумеется, сам он не мог бы сдвинуть с места даже нечто менее материальное, чем душа, но две тысячи лучших телепатов Земли, сплоченные вокруг него – могли.

Они были первой ступенью.

Таран раскачивался третий день.

Две тысячи тщательно отобранных кандидатов с чистым и сильным разумом придавали амплитуде Тарана все больший и больший размах.

– Бумммммммм!..

– Аххххххххх…

Ритмолидер был барабаном, задающим ритм на галере, и две тысячи рабов дружно толкали вторую ступень.

Их было двадцать. Двадцать талантов, почти гениев – неважно, в чем, в математике, литературе или стратегии – сила разума могла проявиться в любой области, двадцать добровольцев – кроме них, никто бы не смог удержаться на движущейся части Тарана.

Им было тяжелее.

Сверхзнание подобралось к ним первым, кто-то не выдержал и сошел с ума, а затем умер, а манипулятор не смог достаточно корректно вынуть труп из кресла, и после окончания эксперимента все дружно бросились к раковинам и унитазам, стараясь не оглянуться и не увидеть залитое кровью кресло еще раз… – потому что во время штурма уборщик-человек умер бы, приблизившись к центру на полсотни километров, а рассудок бы потерял еще раньше.

Впрочем, все знали, что «аризонская молитва» опасна.

На острие Тарана сидели двое, и многие им завидовали… но вряд ли согласились бы оказаться на их месте – даже с учетом того, что эти двое не должны были раскачивать Таран до последнего момента.

На 78 часу эксперимента, когда «галерники» находились на грани нервного истощения, а «разгонщики» при смерти, стало ясно, что момент наступил.

– Бумммммммм!..

– Аххххххххх…

Первый же толчок вышиб разум из тесной оболочки, именуемой телом, и бросил в сосредоточие чистого знания.

– Бумммммммм!..

– Аххххххххх…

С каждым ударом приближалось что-то новое, невероятно хорошее, родное и близкое, и было трудно понять, как можно было обходиться без этого раньше.

– Бумммммммм!..

– Аххххххххх…

Ритм нарастал, и чувство тепла заливало даже экранированные подземные бункеры.

– Мне никогда не было так хорошо…

Шепот прогремел с неба одновременно над всей Землей, и ошеломленные обыватели оторвались от телевизоров, солдаты вылезли из окопов и танков, охотник бросил ружье, а лев ласково ткнулся мордой в его колени.

– Бумммммммм!..

– Аххххххххх…

Знание не иссякало, но в общем потоке появились новые мотивы – спокойствие, блаженство и забытье. Все проблемы стали мелкими и неважными, чувство вселенской, божественной любви залило Землю…

…и люди в столкнувшихся автомобилях благословляли виновников аварий, и целый город восхищался непревзойденно-дикой красотой грибовидного облака из реактора и благословлял оператора станции…

…и вдруг щелкнул таймер. Таран иссяк. Ритмолидер грохнул последний раз и умолк. Дружно и облегченно вздохнули «галерники». Одновременно потеряли сознание «разгонщики». Санитары толпой бросились превращать кресла в носилки и в реанимацию потянулась длинная череда белых халатов.

Звезды померкли, поблекли краски, оба теонавта низверглись с вершины мироздания обратно, в сумрачную атмосферу ничтожной пылинки, болтающейся вокруг ничем не приметного уголька на закоулках ничем не заурядной галактики.

Полгода они провалялись в глубокой коме, еще год медленно приходили в себя, а «разгонщики», получив в свои руки часть божественного всезнания, передрались, испарили пол-Америки, своротили с орбиты десяток спутников, раскололи Луну и в конце концов бесславно сгинули в последней схватке где-то за поясом астероидов.

На Земле наступил золотой век.

Те, кто соприкоснулись с Богом ТАК близко, просто не могли сделать что-то во вред.

Однако два полубога на одну маленькую планетку – это слишком.

Они не стали друзьями – невозможно дружить с тем, кто ТОЖЕ побывал ТАМ.

Их пути разошлись. Один стал ученым и экспериментатором, и под его руководством на высокой орбите был построен «Большой Таран»… при попытке запустить который погибли все, прямо или косвенно с ним связанные.

Человек не мог просто так соприкоснуться с Богом – и остаться при этом человеком.

Разочаровавшись, он вернулся на Землю и стал развивать науку… но было очень обидно исследовать то, о чем легче было просто спросить. В течении нескольких лет люди почти утратили любопытство.

Второй стал священником. За один год все церкви и религии пришли к консенсусу, некоторых, пришлось, правда немного подтолкнуть… но это нюансы. В его учении не было ничего нового… но он был Богом! Каждый мог ощутить тепло и покой, исходящие от него, и все остальные проблемы сразу теряли важность и смысл, тем более что их мгновенно и успешно решал первый теонавт.

Единственным условием присоединения к Богу было отсутствие грехов – на момент воссоединения, и люди каялись, каялись, каялись… и обретали блаженство.

Все очень просто, правда?

– Ваше святейшество! Вы не могли бы подробнее осветить общую суть и идею покаяния?

– Ну разумеется… – теплая улыбка. «Ну вот, опять… ну как объяснить ребенку краткую суть „Войны и мира“?»

– Как вы, конечно же, знаете, современная концепция Бога предполагает, что состоит он из миллиардов слитых воедино разумов, возникших как на Земле, так, возможно, и на иных планетах. Кроме того, он является первоисточником Вселенной и разума в ней, а также их непосредственным следствием и порождением. Теперешний настрой этого конгломерата – добродушно-изучающий, с превалирующим самосозерцанием, и, дабы сохранить его, система имеет встроенный фильтр, не допускающий привнесение извне злобы, неудовлетворенности и прочих неприятностей. Собственно, этим я уже ответил на ваш вопрос. Покаяние – это часть фильтра.

– И все же простите, Ваше святейшество, но у многих просто не умещается в голове, как это, человек, совершивший, например, убийство, сможет с помощью слов очиститься настолько, чтобы вместе с жертвой воссоединиться разумом с Богом?

– Убийство… ну судите сами, станете ли вы сурово карать малыша из песочницы за то, что он случайно толкнул такого же ребенка? Подозреваю, что максимум – вы не купите ему мороженое. Я вижу на ваших лицах недоверчивую улыбку, граничащую с возмущением, но поверьте – по сравнению с тем, что я видел там, наверху, мы – даже не малыши в песочнице. Нас можно сравнить разве что с клетками живого организма, и с этой точки зрения самоубийство – штука намного более опасная, ибо в таком случае человек пытается привнести в Бога свои внутренние противоречия, и там, многократно усиленные, они могут вызвать нечто непредсказуемое. А если одна клетка случайно повредит другую – то скажите ей «больше так не делай» – и этого будет вполне достаточно.

– Насколько я понял, сказать это должно лицо, принимающее покаяние?

– Не принимающее! Помогающее, и только помогающее! Священник – не более, чем помощник в этом тонком и часто болезненном процессе, а каяться человек может и должен даже не перед Богом, а только перед самим собой.