Альтруисты

– Если бы этого не произошло, вы бы продолжали и дальше?

– Конечно, хотя я уже сам приобрел порядочное отвращение и, думаю, в конце концов оно заставило бы меня прекратить.

– Вы довольны, что оказались здесь, а не в тюрьме?

– Разумеется. Не говоря уже об условиях содержания, какое общество могла меня ждать в тюрьме? А здесь, между прочим, нет ни кретинов, ни шизофреников, большинство пациентов – люди с высшим образованием. Встречаются интереснейшие личности. Например, профессор Шварценберг – по сравнению с тем, что он задумал, любой геноцид в истории – просто мелкий инцидент, а меж тем он называет себя гуманистом.

3

Известный микробиолог, шестидесятилетний профессор Фридрих Шварценберг был, казалось, менее расположен к разговору, чем мои предыдущие собеседники.

– Вы же не микробиолог, – сказал он, – вы даже не сможете оценить грандиозность моей последней работы, которую мне так и не дали завершить.

– Кто не дал?

– Это всей мой ассистент, мальчишка, выскочка. Он догадался, в чем суть моих исследований.

– В чем же она состояла?

– Я создал новую болезнь, по сравнению с которой чума не опасней ангины. Выведенные мной бациллы превосходят все, созданное естественной эволюцией. От момента начала болезни до смерти больного проходит не более трех часов. Мои бациллы также способствуют весьма быстрому разложению трупа и обладают очень высокой скоростью размножения. Впрочем, иммунная система человека в некоторых случаях убивает болезнь в зародыше, но вероятность этого невысока. Смертность составляет 98-99%.

– И что вы собирались со всем этим делать?

– Раздавить ампулы в крупных международных аэропортах, на вокзалах, просто разбросать их на городских улицах. В несколько часов очаги болезни распространились бы по всему миру. Дальше вспыхнула бы пандемия, масштабы которой исключили бы всякую возможность противодействия. Она продолжалась бы две-три недели, после чего прекратилась бы сама собой в связи с исчезновением носителей инфекции.

– Вы хотите сказать, что все человечество…

– За исключением тех 1-2%, о которых я говорил.

– Но зачем?!

– Молодой человек, вам, конечно, известно о глобальном кризисе цивилизации. Повсюду идут региональные войны, и нет гарантии от возникновения мировой войны. Биосфера отравлена. Изменения климата приобретают необратимый характер. Миллионы людей страдают от голода. Культурный уровень падает. Ценность человеческой жизни все более уменьшается.

Вы, вероятно, знаете основы экономики и понимаете, что кризисы возникают из-за перенасыщения рынка тем или иным продуктом. Цены на этот продукт катастрофически падают, и плохо становится всем. Так вот, именно это и случилось с людьми. Их бесконтрольное размножение привело к все более усиливающемуся кризису, за которым – неминуемая деградация. Вы знаете, что уже сейчас большинство людей генетически неполноценны? Но дело не только в биологии, не только в непомерном, разрушительном для экологии развитии промышленности и неспособности Земли прокормить такую массу. Важно, что, как я уже говорил, жизнь человеческая обесценилась, обесценилась, как всякий товар, которого стало слишком много. О каком гуманизме, о какой любви к ближнему можно говорить в этой давке, в удушливых джунглях наших городов, где каждый сам за себя, где властвует принцип homo homini lupus est? В переполненном мире вместо любви между людьми устанавливается сначала безразличие, а потом – вражда и ненависть. Увы, дело зашло слишком далеко, людей надо спасать от них самих.

– Но вы собирались оставить в живых всего полтора процента!

– Не забывайте, что это около ста миллионов человек. Население довольно большого государства. Но, разумеется, эти люди были бы из разных государств во всех частях света. Никакой национальной и расовой селекции. С грязью политики было бы покончено, исчезли бы сверхдержавы, диктующие свою волю всему миру, исчезли бы правительства, чиновники, финансисты и транснациональные компании. Каждый смог бы жить так, как он хочет. Пандемия вернула бы людям бы сознание драгоценности человеческой жизни, чистоту чувств и отношений.

– Но вы подумали о мучениях миллиардов, обреченных вами на смерть?

– Заболевший ничего не ощущает, пока у него не закружится голова, а там он теряет сознание и уже не приходит в себя. Фактически его смерть мгновенна и безболезненна.

– Но ужас этих двух недель?

– Он не хуже ужаса многих лет в условиях нарастающего кризиса.

– Не кажется ли вам, что гниение такого количества трупов отравило бы природу?

– О, когда человек не вооружен химическим концерном или атомной бомбой, он не способен отравить природу по-настоящему. Как я уже сказал, разложение происходит очень быстро. Конечно, крупные города с их гипертрофированной, уже не нужной новому миру промышленностью стали бы на некоторое время непригодны для жилья. Но в них и так никто и не стал бы жить. Люди оставили бы их душные бетонные лабиринты и селились бы на земле, в маленьких поселках, в гармонии с природой и друг с другом.

– Вы не опасаетесь, что остатки человечества одичали бы, и цивилизация погибла бы безвозвратно?

– Нет, она лишь избавилась бы от вредных излишеств.

– Ваши разработки теперь в руках правительства?

– Видимо, да. Не думаю, что они когда-либо решаться применить их в военных целях, потому что в этом случае неминуемо погибнут сами.

– Но если будет найдена вакцина?

– Это крайне маловероятно.

– Но разве вы не разработали вакцину для себя?

Шварценберг окинул меня презрительным взглядом.

– Молодой человек, за кого вы меня принимаете? Я думал не о себе, а о спасении человечества. Я альтруист.

– Ну, какое у вас впечатление? – поинтересовался доктор Петерс.

– Странное. В рассуждениях ваших пациентов присутствует определенная логичность. Впрочем, я где-то читал, что сумасшедшие бывают чертовски убедительны.

– Хотите, я открою вам маленький секрет? – спросил вдруг доктор. – Только, учтите, в случае чего я буду все отрицать. Так вот, эти люди… – он сделал паузу, – они абсолютно нормальные.

Я уставился на него с изумлением.

– Тогда почему вы не передали их правосудию?

– Видите ли, – усмехнулся Петерс, поглаживая бородку, – я, в некотором смысле, тоже… альтруист.