Сон и забвение

— Так кажется. Не могу объяснить почему. Что-то формальное, старомодное, что-то… ну…

— Архаичное, — повторил Хедли.

Внезапно на глазах у него выступили слезы. Не помню, чтобы когда-нибудь я видел его плачущим.

«У них есть машина, — сказал парень, что вез меня из аэропорта, — умеющая разговаривать с покойниками».

— Джо, — сказал я, — Ради бога, Джо, что все это значит?

Тем вечером мы обедали в фешенебельном ресторане на фешенебельной улице Лa-Джоллы — на тихой улице с изысканными магазинами и тенистыми деревьями. Мы были вдвоем, впервые за очень долгое время. В последнее время мы виделись не чаще одного-двух раз в год, и Джо, постоянно пребывавший в состоянии между свежим разводом и новым браком, обычно приводил свою последнюю подругу — ту, что должна была наконец принести в его бурную жизнь порядок, стабильность и все такое. И чтобы продемонстрировать очередной пассии, какой он замечательный человек, Джо обычно устраивал целое представление — для нее, для меня, для официантов, для посетителей за соседними столиками. Чаще всего это делалось за мой счет, поскольку по сравнению с Хедли я — человек степенный и добродетельный, восемнадцать лет женатый на одной и той же женщине, и Джо, похоже, хотелось внушить мне, будто здесь есть что-то неправильное. Я ни разу не видел его дважды с одной и той же женщиной — за исключением тех периодов, когда он был на ней женат.

Однако сегодня вечером все было по-другому. Он пришел один, и беседа протекала в мягкой, немного грустной манере, пока мы вспоминали наше общее прошлое, общие шутки и забавы. Джо сожалел о тех моментах, когда обстоятельства долгое время не позволяли нам видеться. Говорил главным образом да, как обычно. Болтая, мы прикончили три четверти бутылки бархатистого каберне, прежде чем Джо наконец заговорил о своем эксперименте. Я не хотел его подталкивать.

— Это было случайное открытие, — сказал он. — Ну, ты понимаешь — вечно находишь то, чего не ищешь. Мы пытались решить кое-какие проблемы с радиопередачами с ретрансляционной станции Икарус, которую японцы и французы запустили вокруг Солнца внутри орбиты Меркурия. Пробовали так и эдак, посылали всевозможные тестовые сигналы на самых разных частотах, и вдруг словно ниоткуда до нас дошел голос. Мужской голос, говоривший на странном языке. Как выяснилось, это был английский времен Чосера.

— Что-то вроде научной шутки?

Джо как будто почувствовал раздражение.

— Не думаю. Дай мне договорить, Майк, ладно? Ладно? — Он хрустнул пальцами и поправил узел галстука. — Слушали мы этого парня, слушали и постепенно начали кое-что понимать. Связались со студентом магистратуры Калифорнийского университета в Сан-Диего, и он подтвердил: да, это английский тринадцатого столетия. Ну, мы просто отпали. — Джо потянул себя за мочки ушей и снова поправил галстук, — Прежде чем у нас возникли хоть какие-то мысли о том, с чем мы столкнулись, англичанин исчез и мы поймали женщину, говорившую на средневековом французском. Как Жанна д’Арк, понимаешь? Я не хочу сказать, что это была именно она. Мы слышали ее всего с полчаса, с жуткими помехами, и потом вспышка на Солнце — и связь прервалась. Когда мы снова поймали волну, то услышали быструю речь, как выяснилось позже, на арабском. Потом снова средневековый английский, но говорил уже кто-то другой, а на последней неделе — Что-то абсолютно непонятное, про что Мамстром предположил, а ты сейчас подтвердил, что это монгольский. Монгол оставался на связи дольше, чем все остальные, вместе взятые.

— Подлей мне еще вина, — попросил я.

— Я понимаю тебя. Мы сами чуть с ума не сошли. Лучшее объяснение, которое мы сумели этому дать, вот такое. Наш луч проходит через Солнце, в котором — о чем, думаю, ты знаешь, хотя изучаешь китайскую историю, а не физику, — чрезмерная концентрация массы создает необычное напряжение в материи континуума. Релятивистская сила особого рода искажает этот сигнал, а поле Солнца закидывает его черт знает куда, и мы получаем телефонную связь со Средними веками. Знаю, тебе это кажется тарабарщиной. Представь только, чем это кажется нам. — Все это Хедли говорил, не поднимая головы и без конца перекладывая столовые приборы с одной стороны тарелки на другую. — Понимаешь теперь, какой тут ченнелинг? Это не просто дурацкая шутка. Черт, это и вправду ченнелинг, причем самый настоящий!

— Понимаю, — ответил я. — Значит, в какой-то момент вы свяжетесь с министром обороны и скажете… ну, что-то вроде:

«Пользуясь лучом Икаруса, мы установили телефонную связь с Жанной д’Арк». И они тут же прикроют вашу лабораторию, а тебя отправят подлечить голову.

Он сердито уставился на меня, презрительно раздувая ноздри.

— Не так. Совсем не так. У тебя нет никакого чутья. А что такое сенсация, ты когда-нибудь слышал? Нет. Конечно нет. Где тебе! Послушай, Майк, если я пойду к ним и скажу, что мы можем разговаривать с покойниками и в состоянии доказать это, они будут нам задницы целовать. Тебе непонятно, какая будет дьявольская сенсация? Из правительственной лаборатории выйдет нечто доступное пониманию простых людей, и они, естественно, воспримут эту новость с ликованием. Телефонная линия в прошлое! Сам Джордж Вашингтон говорит с мистером и миссис Америка! Авраам Линкольн! Прямо как со страниц «Нэшнл инкуайрер», только на самом деле, сечешь? Все мы станем героями. Но это и впрямь должно быть проверено. Рациональное объяснение происходящего нам не требуется, по крайней мере сейчас. Важно, чтобы все это не оказалось шуткой. Господи, девяносто девять процентов людей не знают, почему вспыхивает электрическая лампочка, когда нажимаешь выключатель! Мы должны выяснить хота бы приблизительно, с чем на самом деле столкнулись, и быть уверенными в себе на двести процентов. Тогда можно идти в Вашингтон и заявлять: «Вот что мы сделали, вот чего добились, даже если это кажется бредом». Но пока мы не выяснили точно, с чем столкнулись, нужно помалкивать. Если мы все сделаем правильно, станем королями мира. Нобелевская премия — это лишь начало. Теперь понимаешь?

— По-моему, нужно заказать вторую бутылку, — ответил я.

Где-то к полуночи мы снова были в лаборатории. Я шел следом за Хедли через лабиринт темных комнат, где зловеще поблескивало таинственное оборудование.

Около дюжины сотрудников оставались на посту. Они вымученно улыбнулись Хедли, как будто это обычное дело — его возвращение на работу в такой час.

— Они что, совсем не спят? — спросил я.

— Информация поступает круглосуточно, — ответил Джо-Через сорок три минуты мы снова поймаем луч Икаруса. Хочешь пока послушать более ранние записи?

Он нажал кнопку. Из невидимого громкоговорителя полились потрескивания, скрипы, а потом раздался молодой женский голос — сильный, немного хрипловатый. Зазвучали отрывочные восклицания на необычном напевном французском. Я понимал далеко не все.

— У нее ужасный акцент, — сказал я. — Что она говорит?

— Слишком фрагментарно, чтобы понять все в полном объеме. В основном это молитвы. Пусть король будет жив, пусть Господь укрепит его руку, что-то в этом роде. Судя по всему, это действительно Жанна д’Арк. Связная речь без перерывов обычно длится у них не дольше нескольких минут. Как правило, гораздо меньше. За исключением этого монгола. Он говорит и говорит. Как будто не хочет уходить от телефона.

— А это и в самом деле телефон? — спросил я. — В смысле, они могут слышать нас?

— Трудно сказать. Мы не сразу врубаемся, что они говорят, а к тому времени, как расшифруем, связь теряется. Но это должен быть двусторонний контакт. Что-то отсюда до них доносится, потому что мы каким-то образом способны привлечь их внимание и они отвечают нам.

— Они принимают ваши сигналы без шлема?

— Шлем изготовлен исключительно ради тебя. Реальный сигнал с Икаруса поступает в цифровом виде. Шлем — это посредник между нашим компьютером и твоими ушами.

— У средневековых людей не было цифровой техники, Джо.