Свидание на Нектисе (СИ)

Навстречу автомобилю выскочил с громким лаем лохматый рыжий пес. Следом появился округлый пожилой человек, одетый несколько официальнее, чем предполагает дачный быт; окликнул собаку, та подбежала, крутя пышным хвостом, обернулась через плечо, гавкнула снова и уселась на крыльце, улыбаясь во всю пасть.

Ее величество взялась за ручку дверцы — Гюнтер едва успел выскочить и открыть для нее эту дверцу. Кайзерин выпорхнула из машины, глаза сияют, волосы пушатся, на лице улыбка… как давно она не была такой, и не вспомнишь, была ли?..

— Здравствуйте, — сказала она пожилому. — Как у вас здесь хорошо.

Человек с собакой поклонился.

— Рад приветствовать вас, ваше величество. Да, здесь очень хорошо, и мистеру Шиллеру нравится. Проходите, прошу вас, прошу.

Вошли на веранду, Гюнтер — за плечом кайзерин, внимательно глядя вокруг. Цепкий взгляд искал возможную опасность… пока не находил, но это пока.

И тут навстречу гостям вышел хозяин.

Вот и опасность, — обреченно подумал Гюнтер.

Яркий свет падал под крутым углом, освещая половину обширного помещения и оставляя другую половину, ту, которая в тени, практически невидимой глазу. Невольно вспомнился одно время модный в столичных театрах "световой занавес" — за лучами прожекторов сцену не разглядеть. Вот и здесь.

Человек проходил через четкую границу видимого и невидимого быстро, но не мгновенно, появляясь постепенно, и Гюнтер понял, кто это, раньше, чем хозяин проявился весь — и не поверил своим глазам, даже увидев.

Носки летних туфель — черные тонкие брюки — а ноги длинные — пряжка на ремне блеснула — светлая рубашка, мягкая, почему-то ожидалось что-то гораздо более жесткое и формальное, впрочем, понятно же, почему… — никакого галстука, но ворот застегнут до последней пуговки — гладко выбритый подбородок — и тут хозяин слегка поклонился, приветствуя гостей, и белые волосы длиной до плеч… должны были быть темными, поседел… — упали вперед, мешая разглядеть лицо — но Гюнтер уже узнал, и в ушах зазвенело. Этот человек умер давным-давно, сейчас он выпрямится — и окажется не тем, и…

Он выпрямился, и это был он. И голос тот же.

— Здравствуйте, мадам.

Включились впитанные в плоть и кровь инстинкты охранника, и ее величество еще только открывала рот для ответа, а уже оказалась за спиной Гюнтера Кисслинга.

Знакомое и не забытое за десять лет лицо, такое же малоподвижное, как тогда, и говорит спокойно, чуть ли не меланхолически:

— О. Здравствуйте, герр Кисслинг. Уверяю вас, здесь нет никакой опасности.

Гюнтер не сдвинулся с места, загораживая собой кайзерин, только челюсти сжал упрямо.

А ее величество выныривает из-за спины верной охраны, произносит мягко:

— Ну что вы, Гюнтер… — И этому невозможному человеку: — Рада встрече, герр Шиллер.

Действительно, старый знакомый. Еще какой старый… Сколько ему теперь лет? Сорок семь, сорок восемь?

И боги, что звучит за этими словами!.. Она действительно рада.

Гюнтер же помнит, как они разговаривали прежде. Не беседы — осторожное движение бойцов по кругу. Не упустить ни малейшего намека на возможный смертельный бросок. Каждая реплика — неспроста.

И вдруг эта искренняя радость.

А герр Шиллер… ну и имя он выбрал себе, поднятый покойник… Похоже, он остался на ринге — а она бросила оружие и идет навстречу, развернув руки ладонями вперед.

Гюнтеру Кисслингу хотелось схватить свою императрицу в охапку, закинуть в автомобиль и немедленно увезти ее отсюда как можно дальше, и чтобы не вздумала возвращаться. В конце концов, это его работа.

Потом он понял, что это ревность, и проклял тот давний день, когда не вынул из кармана рапорт об отставке.

И — сквозь звон в ушах:

— Оставьте нас, герр Кисслинг, нам с герром Шиллером нужно поговорить.

— Мой долг!.. — начал Гюнтер.

— Это приказ, — прервала она, голос холодный и официальный — остается только поклониться.

— Герр Кисслинг, — сказал оживший мертвец, — внутри периметра совершенно безопасно. Клянусь вам.

При жизни он был коварен, непонятен и опасен — но честен. Придется надеяться, что смерть не сделала его хуже, чем он был.

— Сударь, — сказали у плеча, — не хотите ли чаю, пока господа будут беседовать?

Слуга.

У нас десять лет Новая империя, сословные границы если не стерлись совсем, то размыты — почему же так досадно сознавать, что ты, блестящий военный в высоком чине, сейчас — в том же ранге, что камердинер? служащий при особе. Твоя охраняемая персона — императрица всего обитаемого мира, это правда, но когда она, твоя госпожа, желает беседовать с господином вот этого старика — твое место у двери, будь ты хоть маршал… а ты не маршал, не дорос. Всего лишь полковник.

Гюнтер Кисслинг с усилием задавил в себе противного червяка снобизма и вежливо кивнул камердинеру.

— Благодарю вас. Я с удовольствием выпью чаю.

Пока начальник охраны медленно тянул третью чашку чая, кайзерин прогуливалась с герром Шиллером. С веранды можно было заметить их, когда они появлялись у поворота дорожки. Потом снова исчезали за кустами. Иногда у их ног взблескивала яркая рыжая шкура — собака крутилась неподалеку. Кисслинг невольно считал круги, которые эти двое закладывали по саду. Шли рядом друг с другом, но не близко, и разговаривали наверняка о судьбах родины — о чем еще им и разговаривать? — но каждый раз, видя их, Гюнтер ощущал, как неприятно тянет под ложечкой. Ее величество, абсолютно неофициальная, в брючках и блузке, и этот, невозможно штатский, а выправка военная, и все мерещится, что на нем мундир, как было всегда. Лиц отсюда не видно, но представить легко: серьезные, поглощенные важностью обсуждаемых проблем, и обоим интересно. Самая сильная эмоция — что у нее, что у него.

Чашка стукнула о блюдце сильнее, чем следовало. Роман с политикой — это вам не роман с мужчиной. С мужчиной соперничать легче. По крайней мере Гюнтеру так казалось. О, если бы речь шла о том, чтобы соперничать с господином Вернером Шиллером как с мужчиной! Другую женщину имело смысл ревновать к герру Шиллеру лично, он непостижимым образом стал красивее за прошедшие годы, хотя и моложе не стал, и физиономия все такая же каменная, а вот поди ж ты. "Смерть ему к лицу", — мрачно подумал про себя Кисслинг. Но кайзерин… сердце кайзерин куда податливее к логике без изъяна, чем к внешней красоте, а что до логики — тут герр Шиллер вне конкуренции, и всегда был таким. Как еще она не клюнула на его логику прежде, в те времена… но в те времена сияла, все затмевая, немереная харизма военного гения юного кайзера, и в этом яростном свете трудно было заметить хоть кого-то другого. Она и не заметила — тогда.

Но явно замечает — сейчас.

И, похоже, началось не сегодня. Вероятно, с долгих разговоров через световые годы по закрытому каналу связи. Помехи искажают голоса и лица, но логика проскакивает, не потускнев.

Ну вот, наконец возвращаются. По физиономии нектисского отшельника, как всегда, ничего прочесть невозможно, а в лицо кайзерин смотреть — только маяться. Не наговорилась. Ей бы еще пару часиков… дней… лет… нет уж, ваше величество, все эти дни, годы и столетия, сколько пожелаете, — через комм, из вашего столичного кабинета. Стабильность связи обеспечим. А вот так, рядом, в полушаге… Гюнтер на мгновение прикрыл глаза, потому что слишком явственно представил себе, как она сокращает и это расстояние — и кто знает, насколько на самом деле он замороженный, этот заиндевелый герр Шиллер? по идее, он бы должен отодвинуться в недоумении… а вдруг? Вдруг он гораздо теплее изнутри, чем кажется снаружи? Что, если она захочет подойти вплотную, а он шагнет ей навстречу? Как мы будем расхлебывать эту кашу, учитывая, что она — императрица, а он — покойник? И репутацию, заработанную покойным при жизни, тоже нельзя сбрасывать со счетов.

Гюнтер поежился, будто в теплом весеннем — почти летнем — воздухе заштатного Нектиса уже повеяло ледяным ветром чудовищного всегалактического скандала.