Часть той силы

икто не простит. Вина – если она есть, то она есть, ты от нее никуда не денешься. Она так же реальна, как ты или я, как это озеро. Я не смогу с этим жить.

– Хватит базикать, – сказал Рустам и открыл дверцу машины. – Чем быстрее мы его кончим, тем лучше будет для всех. Вспомни, что он сделал с твоей девушкой.

Рустам был коротким и плотным мужичком, будто сплющенным по оси игрек. К тридцати годам у него уже почти не осталось волос, а рот был полон вставных зубов. Его лицо и голос всегда были спокойны, что бы он ни делал, и о чем бы он ни говорил, но порой это было страшное спокойствие, черное и тягучее, как жидкая смола. Это был человек, способный на все. Когда Василий говорил с ним, у него всегда было странное чувство, напоминающее чувство человека, наклонившегося над краем пропасти.

Рустам снова вышел из машины.

– Что с ним? – спросил Василий.

– Спит, сволочь.

– Конечно, спит. Ты же накачал его таблетками. Ты хоть знаешь, что это было?

– А зачем мне знать? Колеса какие-то. Он же давно на таблетках сидел. Сегодня он принял дозу, большую, чем всегда, вот и все. Пульс медленный, но бьется. Я на шее нащупал. Значит, пока живой.

– Он бы все равно скоро умер, – тихо сказал Василий. – Наркоманы долго не живут.

– Точно. Поэтому не волнуйся. Все будет окей.

До полыньи было метров сто или сто пятьдесят. Полоска черной воды перерезала белую поверхность озера наискосок. Видимо, какой-то местный заводик спускал в озеро теплые стоки. Идея была в том, чтобы пустить машину по льду в сторону полыньи. Она обязательно провалится под лед. В свое время озеро притягивало купальщиков и рыбаков, но вот уже три года, как его берега оставались безлюдны, и летом, и зимой. Вода стала слишком грязной, вся рыба сдохла, озеро превратилось в большой отстойник. Вполне возможно, что машину, затонувшую далеко от берега, вообще никогда не найдут. Как и того человека, который остался внутри машины.

– Меня другое бесит, – сказал Рустам, – Эта падаль спит и ничего не соображает. Он даже не знает, что должен умереть! Мы накачали его дурью под самую макушку, а он теперь спит и улыбается. И он умрет спокойно. Он никогда не узнает, что мы его убили. Это неправильно, он должен обмочиться от страха, должен биться головой об железо, весь раскровяниться и умолять меня, он должен понять, что мы с ним делаем. Он должен понять, кто его казнит и за что. И когда он все поймет, я плюну ему в рожу. А он просто спит. И при этом улыбается.

– Что ты предлагаешь?

– Да ничего. Я сейчас в машине попробовал сдавить ему горло и подержать чуть-чуть. Он перестал дышать и сразу начал синеть. Но он не проснулся и не перестал улыбаться, гадина. Я отпустил, и он стал дышать опять. Ничего не поделаешь, придется ему умереть во сне. Судя по улыбке, ему снятся приятные сны. Это лишает меня всякого удовольствия, ты понимаешь? Я вспоминаю, что он сделал с моей сестрой, и понимаю, что это никакой не грех, что мы сейчас делаем. Наоборот; это добро, это поступок благородных людей. Она