Ярко-красное чудо (СИ)

   В пяти километрах, если ехать на бульдозере, сворачивая на стороны их дома. Но, тем не менее, и без бульдозера, он попытается добраться до оружия.

   И Гройн смог это сделать. Через два дня по местному планетарному исчислению. Багровое солнце дважды уступало место сверкающим подобно бриллиантам лунам, на Земле за это время минуло бы пять суток.

   Непрестанно повторяя имя доченьки в уме, ибо голос пропал, да и пересохшие, потрескавшиеся губы сочились кровью, хрипя на каждом вздохе, пилот вышел на ту самую городскую площадь, куда рухнул корабль. Теперь истребителя не было, лишь обугленная дыра в мостовой напоминала о случившемся. На миг в душе зародилась паника, Гройн подавил её — ведь не могли же ксеноморфы не оставить ему стимула, той самой «крысиной кормушки»? Пилот подошёл к разлому, заглянул. В глубине лежали запасы из корабля: комплект формы, коробка с питанием, плоская ребристая баклага с двумя горлышками. И, самое главное, оружие. Два штурмовых автомата, подствольные гранатомёты, пистолет. И целая сумка боеприпасов. Но после блужданий меж зелёных стен города-лабиринта они не сразу заинтересовали Гройна.

   Он приник к горлышку баклажки, только через минуту отнял её ото рта, и не потому что пил много, просто высохшие горло и пищевод сжались, питьё медленно стекало в желудок по тонким трубкам, не желавшим отмокать. Утёр губы, почувствовав, как щемят трещинки в них. Взглянув на красное горлышко, прищурился, с трудом припоминая что-то. С опозданием понял, что это был почти стоградусный спирт, он же вылил его в себя как обычную воду, и не почувствовал. Надо было присосаться к другому горлышку, помеченному синим; во второй полости баклаги была подкисленная витаминами вода.

   Потом быстро переоделся в запасную форму, в старой давно противно ходить, вся в крови. Собственной, из носа, сосуды не выдержали разгерметизации, и в той, что выплеснулась из головы пилота-напарника, когда сорванный взрывом огнетушитель размозжил тому затылок. Масло, вытекавшее из амортизаторов, хрустнувших от перегрузок при аварийной посадке, покрыло форму не менее уродливыми пятнами, приставшие к ним изумрудные крупинки, отслоившиеся со стен инопланетного города, поблёскивали как-то по чужому, превращая потрёпанную одежду в неродную, такую же чужую, как и всё вокруг. Благо, так же опылить человека, сделать и его чужим, не могли — память о погибшем напарнике защитит, никогда не оставит. К сожалению, даже в снах.

   Перед тем как надеть новое обмундирование, Гройн повернулся вокруг своей оси три раза, — абсолютно голым, — чтобы показать всего себя тем, кто наблюдал за ним сейчас. При этом почти истерически хохотал. Но те, кто знал его лучше чем эти мерзавцы-ксеноморфы, не сказали бы, что он на грани нервного срыва. Напротив, он издевался над врагами. А что ещё остаётся делать, когда чувствуешь, что они обступают плотной толпой, смотря во все глаза? Во все несколько сотен своих глаз…

   Одевшись, Гройн прицепил к поясу баклагу и плоскую сумку с продуктами, повесил на плечи автоматы.

   И выпустил из них длинные очереди, поворачиваясь вокруг своей оси, так же, как и после вынужденного раздевания. Потом прижал большими пальцами кнопки отпуска, и поймал выпавшие пустые магазины. Пустые?..

   Они были полными, будто он и не стрелял. Верно, потоки пуль из твердометаллического сплава вскрыли бы фасады окружающих зданий, прошили б насквозь и, подрубив основания, обрушили бы горой зелёного щебня. Должны были, да расплатились… Выругавшись, Гройн заправил оба рожка в приёмники, поднял автомат к небу, и выстрелил один раз. Потом вынул обойму, проверил — одного патрона не хватало.

   Враги запрограммировали его разум таким образом, что он не только не видит их, — глазами-то видит, а вот разум отказывается расшифровывать изображения, передаваемые по зрительным нервам. Не только не осязает, — на самом деле просто обходит живые преграды, даже не замечая того. Не осознаёт — потому и не может причинить вреда. Ему кажется, что он стреляет туда, где ксеноморфы наверняка столпились, взирая на сходящую с ума в зелёном лабиринте улиц чужепланетную крысу. Он стреляет, приклады толкают плечи, грохот выстрелов отражается от зелёных трубчатых стен, рассыпаются по стеклянной дороге пустые гильзы, вокруг стволов расцветают багровые венчики. Но на самом деле палец даже не касается курка.

   Но так происходит, если дуло глядит на ксеноморфов. Если их не будет там, куда направлен ствол, выстрел произойдет. Ведь смог же он метнуть булыжник в стену. Значит, можно попробовать прикончить нескольких врагов рикошетом. Вот только что это ему даст? От него решат избавиться, как от бешеной крысы, что прыгает на руку, убирающую испражнения из стеклянных проходов.

   Гройн направил ствол автомата в стену дома, и придавил курок изо всей силы. Привычная отдача ударила в плечо, дуло подбросило немного, смещая прицел. Когда магазин опустел, человек подошёл к стене, — ни следа, хотя должна бы взорваться. И весь домишко должен был развалиться. Вынул магазин — полный. Значит, теория верна. Прямой вред причинить нельзя. Подумаем о косвенном.

   Теперь у него есть ещё несколько дней, — на то, чтобы придумать, как обойти вложенную в мозг программу, или просто стереть её, — пока не кончатся припасы и питьё.

   Гройн стоял на стеклянном мостике, опустил сложенные кисти рук за перила, на которые опёрся локтями. И тут почуял, как со дна пустого канала поднимается волна холодного воздуха. Как? Внизу не видно отверстий, не визжат направленные в небо турбины, не вращаются гигантские лопасти. Ничего…

   Да это и не важно, как. Важно совсем другое.

   То, что пришло ему в голову. Может быть, оно сработает…

   Человек считал про себя, сколько времени продолжалось дуновение снизу. Три минуты. Столько же и перерыв. Он проверил это несколько раз, отследив по секундной стрелке.

   В последний день, в последние минуты перед нежданным расставанием, Тайда просила папу сделать это, — у самой-то лёгкие ещё слабенькие, быть может, потому что ни разу не плакала за пять лет жизни, ибо враги чувствуют тембр человеческого голоса, даже если тот звучит глубоко под землёй, внутри стальной коробки бункера. Но когда завыла сирена тревоги, Тайда впервые заплакала, беззвучно, только прозрачные солёные капельки текли по щекам. И Гройн взял игрушку с собой, пообещав привести её в нормальное состояние, когда вернётся. Но вряд ли это когда-нибудь случится. Теперь. После того, что он задумал. После того, как Гройн использует его.

   Гройн взял ярко-красный предмет, и сделал то, что должен был сделать на дне рождения доченьки, да не успел, из-за этих проклятых тварей. Потом оторвал от рубашки тонкую полоску, ещё одну, ещё, связывал вместе, пока не получилась длинная верёвка. Один конец обвязал вокруг булыжника, который выковырял из мостовой, — изрядно помог штык-нож, прилагавшийся к автомату, — другой конец привязал к этому маленькому трепещущему чуду. Чуду из земного мира…

   И сбросил всё в ров, выбрав момент, когда дыхание неизвестной силы снизу прекратилось.

   А потом, хищно улыбаясь, прошёл на другой берег канала, раздумывая по пути, как трактуют эту его улыбочку учёные ксеноморфов. Вошёл в пустой дом, с обращённой на набережную прорезью на всю стену. И лёг прямо на пол, спиной вниз. Всё так же улыбаясь, следил за окном. Приготовив оба автомата.

   Прошло несколько минут, и вдруг… Ярко-красный воздушный шарик возник в воздухе, вознесённый ветром, но улететь не мог, удерживался лежащим на дне канала грузом. Смешная мордашка, — оранжевый контур на пузатом резиновом теле, — глядела на Гройна глазами-блюдцами, широко раздвинув толстые губы в дружелюбной улыбке, растопырив ушки-антенны. Старая игрушка — след старых мифов… Конечно, на празднике приветливого инопланетянина он выдал за подковёрного гномика, с лёгкостью сочинив для доченьки сказку.

   Даже такую, идейно устаревшую игрушку он с трудом достал для Тайды, ведь заводы теперь делали оружие. Все игрушки остались с тех времён, когда романтики смотрели на звёздное небо, испытывая вдохновение, не всепоглощающую ненависть. Когда писатели ещё могли придумывать истории о дружбе с пришельцами. Реальность рано или поздно развеивает мечты и рождающиеся мифы в прах. Или в радиоактивную пыль, как случилось со многими земными городами. Удел литераторов теперь — гимны борьбы и ненависти, и эти новые книги куда более искренны, чем все, что были написаны о дружбе. Что служило источником вдохновения писателям в былые времена? Сны и грёзы, рефлексия, иногда наркотические видения — призрачные, нереальные образы. Теперь, чтобы яростные слова родились в груди, достаточно лишь выйти из бункера и посмотреть вокруг, на руины. Или вспомнить потерянных навсегда близких, сожжённых ядерным огнём, погибших товарищей, что взрывали гибнущие истребители так, чтобы волна пламени обжигала аппараты ксеноморфов. В ежедневном «Боевом Листке» больше шедевров, чем написано было за последний век…