Розовый алмаз

— Я химик-технолог, — говорил Флеровский. — Занимаюсь сверхвысокими давлениями в химии. Может быть, поэтому ваш рассказ особенно заинтересовал меня. Я сразу увидел, что вы слабо, да, очень слабо разбираетесь в проблеме сверхвысоких давлений. Не обижайтесь, пожалуйста, но это так. Вы выдвинули идею создания больших давлений методом взрыва. Вам казалось, что это — дело будущего. Но еще лет за пять до появления вашего рассказа этот метод применялся в промышленности для синтеза таких минералов, как топаз и криолит.

Я ответила Флеровскому, что в задачу литературы отнюдь не входит выдвижение новых научных идей. Главное для литературы — человек. Безапелляционный тон Флеровского немного злил меня, и я говорила не без ехидства. Флеровский нисколько не обиделся.

— Понимаю вас. Но я химик, изобретатель. Для меня рассказ имел особое значение. Я не мог не отметить техническую ошибку. И все-таки рассказ произвел на меня впечатление. Приключения Лоскутова, его мысли, чувства — это, пожалуй, верно написано. Я мысленно спорил с Лоскутовым, совсем как с живым человеком. Доказывал ему, что взрывчатые вещества не могут создать длительно действующее давление, необходимое для синтеза алмазов. Даже проделал некоторые расчеты. И вот тогда появилась у меня эта идея. Нет, нет! Совсем не об алмазах. Меня взволновало другое — гидрогенизация угля взрывным методом. Вы, наверно, знаете, что, действуя на уголь водородом при высоких температурах и давлениях, можно получить нефть. Этот процесс сжижения угля и называется гидрогенизацией. Стальные колонны, в которых ведут гидрогенизацию, имеют толщину лобовой брони тяжелого танка. Огромное давление усложняет аппаратуру, затрудняет создание производительных установок, И я решил: уголь нужно сжижать взрывным методом непосредственно под землей, в пласте. Вы улавливаете мою мысль? По идее это довольно просто: бурится скважина к угольному пласту, закладывается термоядерный заряд, скважина цементируется. Затем взрыв, и под землей, в угольном пласте, развивается давление в миллиарды атмосфер, температура в миллионы градусов. Режим взрыва подбирается так, что в пласте, за исключением небольшой центральной зоны, создаются наиболее благоприятные условия для соединения углерода с водородом.

— Но в угле ведь нет водорода.

— До взрыва водорода нет, если не считать органических вкраплений, — согласился Флеров-скин. — Но при взрыве атомы горных пород, да частично и углерода распадаются на атомы водорода. Потом, когда температура падает, водород соединяется с углеродом. Под землей возникает нефтяное озеро радиусом в несколько километров. Конечно, я говорю только о принципе. На деле все это куда сложнее…

— И вы осуществили свое изобретение? — нетерпеливо перебила я его.

Он рассмеялся. Голубые глаза прищурились и стали совсем синими.

— Я? — переспросил он. — Один я ничего не мог бы сделать. В этом, кстати, вторая ошибка вашего рассказа. У вас Лоскутов действует почти в одиночку. Видимо, для вас изобретатели во все времена одинаковы.

— Но…

— Это ошибка, — перебил Флеровский. — Методы и характер изобретательского творчества меняются и в каждую эпоху они различны. Если когда-то весь путь от идеи до ее осуществления изобретатель проходил в одиночку, то теперь одному человеку не под силу управлять сложным творческим арсеналом. Чтобы осуществить значительную идею, превратить ее из мечты в реальность, нужны соединенные усилия людей разных специальностей. Так было и в этом случае. Я подал еще очень смутную идею, показал направление, а создавали изобретение десятки людей — химики, физики, геологи, горняки, математики. Многое изменилось, многое дополнилось…

Я слушала Флеровского, и мне было стыдно за свой рассказ. И не только за свой. Было очень обидно, что еще не создан образ настоящего советского изобретателя с его смелостью, размахом, твердой верой в свое дело, знаниями, упорством, чувством коллективизма. Передо мной сидел герой нашего времени, быть может, не лишенный некоторых человеческих слабостей, но умеющий превращать творческий труд в высшее искусство, в искусство преобразования природы.

Как ни странно, я только сейчас заметила, что мы сидим в темноте. Я включила настольную лампу, зеленый полумрак упал на книжные полки, на картины и узорчатый ковер. Было очень тихо, и негромкий голос Флеровского только подчеркивал спокойную тишину:

— Уголь есть везде, а география нефтяных месторождений довольно своеобразна. На огромных просторах Сибири промышленных запасов нефти пока не обнаружено. Поэтому первый опыт подземного сжижения углей решили провести на одной из разведывательных шахт Тунгусского угольного бассейна. Это в долине Нижней Тунгуски, притока Енисея. Вас удивляет, что мы выбрали шахту? Видите ли, нужно было хорошенько изучить результаты первого эксперимента и для этого самим добраться до места взрыва. Вот и пришлось использовать шахту. С нижнего горизонта шахты на глубине шестисот метров пробурили скважину к глубоко залегающему угольному пласту и… Ну, остальное я вам объяснял. Нет, ничего страшного не произошло. В момент взрыва были подземные толчки, и все. Ведь взрыв «произошел на глубине около километра. Над углем лежали очень крепкие горные породы — они выдержали давление… Через несколько месяцев, когда, по нашим расчетам, радиоактивность образовавшейся нефти упала до безопасной величины, мы начали пробиваться вниз. Подземные выработки шахты сильно пострадали от взрыва. Кое-где произошли обвалы, крепь еле-еле держалась, и ее пришлось усиливать. Словом, работать под землей было опасно. Мы пустили проходческий автомат, управляемый на расстоянии. Он проходил за сутки сто метров наклонного гезенка — этот туннель прокладывался под углом в сорок пять градусов к горизонту. Автомат вынимал горную породу и закреплял стенки туннеля специальным пластмассовым раствором. На шахте остались только несколько человек, в том числе механик Лосиков и бригада обслуживания автомата. Мы опасались смещения масс в нарушенных горных породах. Попросту говоря, опасались землетрясения. Разбили три палатки подальше от наземных сооружений шахты и дежурили у пульта управления. Так прошло пять дней. Автомат работал безупречно. Но на шестые сутки автомат натолкнулся на какую-то горную породу необыкновенной крепости. Режущие зубки мгновенно начали крошиться, вышли из строя. Автомат остановился… Разрешите, я закурю?

Придвинув пепельницу, я сказала Флеровскому что он поступает, как настоящий писатель: прерывает рассказ на самом интересном месте.

— Нет, — покачал он головой. — Я просто волнуюсь. С момента возникновения идеи и до ее осуществления изобретение, словно эстафета, проходит через руки многих людей. И бывает так, что на каком-то этапе судьба изобретения зависит от человека недостойного… Так вот, нужно было отремонтировать автомат. Но механик Лосиков отказался спуститься в шахту: «Я не желаю рисковать головой из-за ваших сомнительных идей». Это было вечером…

Это было вечером. Шел дождь — мелкий, бесконечный, заполняющий мир сыростью. Ветер хлестал по палатке, буйно раскачивал подвешенную на проводах электрическую лампу. Тени в ее мечущемся свете то вытягивались до громадных размеров, наползая на стены палатки, то съеживались, исчезали.

Они стояли лицом к лицу — широкоплечий, массивный, спрятавший руки в карманы меховой куртки Лосиков и одетый в шахтерскую спецовку Флеровский.

— Я не желаю рисковать головой из-за ваших сомнительных идей, — быстро, словно боясь, что его остановят, твердил Лосиков. — Крепь в выработках едва держится. Пока мы будем возиться с автоматом, произойдет обвал и… Нет, вы не имеете права!

— Крепь стоит и стоит, — тихо, сдерживая себя, возразил Флеровский. — Я только из шахты.

— Ерунда! — крикнул Лосиков. — Вы ни черта не понимаете в горном деле! Вас интересует изобретение! Я знаю! Но рисковать из-за этого жизнью… Нет, увольте!

Свет метался по лицу Лосикова, полному, гладко выбритому, пахнущему крепким одеколоном. Лосиков раздраженно покосился на раскачивающуюся лампу: он не выносил никакой неустроенности, и торопливо заговорил, глотая окончания слов, захлебываясь: