Дикий мальчик

Жизнь человека очень коротка, и большую, лучшую часть его каждое новое поколение тратит на то, чтобы усвоить и повторить уже добытое предыдущими поколениями. Это напрасная потеря драгоценного времени! А если человек все это уже будет знать, только родившись, как знает он инстинктивные движения, представляете себе, сколько времени в жизни у каждого из нас будет сохранено для получения новых знаний!

А самым досадным является то, что в центрах памяти нашего мозга все эти знания заложены. Человек всю жизнь носит в себе колоссальные богатства и не знает об этом, не может пользоваться ими, тратит большие усилия на их получение. Знания зашифрованы, и надо найти код к ним…

Возможно, все, что говорил врач, и было необычное, но Фернандеса оно нисколько не интересовало. Он уже собирался уйти прочь, но тут Воляр, наклонившись через стол ближе к нему, тихо сказал:

— Знаете, мсье Фернандес, вы, я вижу, человек чувствительный и честный.

Услышав о себе такую характеристику, очень далекую от истины, Фернандес удовлетворенно улыбнулся сам себе: выходит, артист из него незаурядный. Может попробовать свои силы в Голливуде? Стать кинозвездой? Хе-хе!

— И поэтому я могу вам довериться. Почти двадцать лет я работал над этой проблемой, и мне кажется, что я достиг цели. Сейчас вам покажу. Одну минутку!

Фернандес думал, что Воляр покажет какого-то парня или девочку, которые были дикими, а он, Воляр, вернул их к нормальной жизни. Но вместо того врач принес маленькую, старательно запаянную пробирку с коричневой жидкостью.

Врач внимательно рассматривал ее на свет, будто видел впервые.

— Вот они — гормоны наследия. Только сделать ребенку инъекцию — и гормоны постепенно разбудят в мозгу центры памяти, в которых особым кодом зашифрованы знания предков.

— Почему же вы не сделали инъекцию мальчику? — чуть не закричал Фернандес, мысленно поругав Воляра старым идиотом.

— Потому, дорогой мсье Фернандес, что было уже поздно. Мальчик был большой, а эти гормоны надо вводить на первой неделе после рождения. Действовать они начинают через три года, влияют, то есть пробуждают закодированные центры постепенно, на протяжении нескольких лет. Сколько именно, к сожалению, я не знаю. Окончательные последствия применения этих гормонов мне неизвестны.

— Как это так? Почему?

Воляр вздохнул и тихо сказал:

— Дальнейшие опыты должны вестись на человеке. А кто мне доверит для этого своего ребенка? Никто, конечно. Ведь для того, чтобы точно убедиться в действии этих гормонов, способны ли они оставить человека человеком в каком угодно окружении, для этого лучше всего было бы маленького ребенка, которому введены гормоны, в три года оставить лет на пять-десять в среде животных. Лучше всего было бы среди обезьян. Но это невозможно, это было бы страшным преступлением.

— Выходит, гормоны так и останутся в этой пробирке? — спросил Фернандес.

— Да. Пока что. Но не навсегда. Наступит время, когда они понадобятся, не причинив никому зла.

И Воляр спрятал в шкаф драгоценную пробирку. Фернандес проследив взглядом, запомнил это место.

Осуществлять свой план Фернандес начал сразу, не откладывая на потом. Замена в шкафу врача пробирки с гормонами точно такой же, наполненной окрашенной в коричневый цвет водой, не вызвала трудностей. Фернандес сделал это весьма ловко в свой следующий визит на кофе к Воляру. Труднее всего было достать только что родившегося младенца.

Но недаром Фернандес был охотником. Неделя охоты на машине — и в одном из поселков, далеком от города, он увидел в крайней лачуге молодую женщину, совсем девочку, с крошечным ребенком на руках. Только на минутку оставила она своего первенца в лачуге и побежала куда-то с корзиной…

Фернандес сам сделал ребенку инъекцию. Дня три после этого мальчик болел, чуть не умер. Но в конце концов выздоровел. Фернандес назвал его Реми, нашел кормилицу и на три года оставил ее нянчится с ребенком. Сам наведывался частенько.

Парень рос обычным ребенком, был хорошо упитанным, веселым, приветливым и ничем не отличался от других детей. Когда подрос, стал умнее и почему-то привязался к Фернандесу. Даже попытался как-то обратиться к нему "папа". Фернандес приказал называть его "сеньором Педро".

Самым большим счастьем для маленького Реми было, когда сеньор Педро брал его с собой на прогулку в лес. Так было и на этот раз.

Фернандес все замедлял шаги, а Реми, оглядываясь, еще видел его сквозь листву. Забавляясь, он приседал за кустом, восторженно требовал:

— Ищите меня! Сеньор Педро, ищите!

Фернандес должен был искать и "не находить" его. Мальчик, не выдержав, весело кричал:

— А я здесь! А я здесь!

И потом снова бежал впереди, наклонялся к каждому цветку, останавливался возле каждой букашки. Присел и долго с интересом наблюдал суетливых муравьев. С уважением обошел их, чтобы случайно не наступить. Поймал большую пеструю бабочку, повернул к сеньору Педро сияющее счастьем лицо. Немного посмотрел на красивые крылышки, отпустил и радостно захлопал вслед маленькими светлыми ладошками.

Не первый раз Фернандес с Реми здесь. Возил сюда, чтобы парень привык к лесу, а главное, чтобы к нему привыкли обезьяны шимпанзе, которые прыгали, визжали, хохотали у них над головой. В тот день Фернандес решил покончить с этим. Слишком долго все тянется. Реми уже три года. Ведь покойный Воляр говорил, что гормоны начинают действовать с трех лет.

Фернандес выбрал момент, когда Реми заинтересовался крупным рогатым жуком, и спрятался в густых кустах, но так, чтобы ему было видно Реми. Мальчик оглянулся, приглашая и сеньора Педро посмотреть на чудесную находку. Но сеньора не было видно. Реми, полагая, видимо, что с ним играют, начал со смехом бегать по полянке, заглядывать под кусты. Потом снова встретил того же жука и присел возле него, нисколько не тревожась отсутствием Фернандеса.

Обезьяны, увидев, что мальчик один, залопотали что-то по-своему, подняли страшный крик, возню. Они прыгали с дерева на дерево, пролетали, вцепившись в лиану, почти над головой Реми. Мальчик оставил жука, начал собирать цветы, что-то приговаривая про себя.

Одна из обезьян осмелела, спустилась по лиане, и теперь раскачивалась перед самым лицом Реми. Он засмеялся, протянул ей цветок:

— Смотри, какой красивый цветок! Красный! Хочешь, возьми себе! А я еще наберу.

Обезьяна что-то заверещала, и в одно мгновение с деревьев посыпались ее подруги, уселись вокруг Реми и начали кривляться, жестикулировать, кричать. Мальчика это забавляло, он смеялся, аж захлебывался, а потом и сам принялся гримасничать в ответ. Обезьяны были в восторге.

И тут наконец произошло то, чего с нетерпением ждал Фернандес. Одна из обезьян схватила Реми, прижала к груди и мигом вскарабкалась с ним на дерево. За ней с визгом бросились все остальные — и поляна мгновенно опустела.

Фернандес выбрался из своего укрытия и спокойно, даже не оглянувшись, пошел к машине. Совесть его не мучила, нет. Жалость или раскаяние — тоже нет. Все эти чувства были ему незнакомы. И он вырос в лесу, среди хищников. Только тот лес был каменный, а хищники — двуногие, которые перегрызали друг другу горло ради денег.

Прошли годы.

…Вот и то место, где он с Реми гулял в последний раз. Фернандес остановил машину, взял ружье, положил за пазуху капроновую сетку и углубился в лес. Долго блуждал, но так и не встретил Реми, только обезьяны, как и тогда, визжали над головой. Устал, сел передохнуть, привалившись широкой спиной к корню могучего дерева — макаранги. Наверно, этому великану он кажется ничтожно малой букашкой. Фернандес поднял глаза вверх, чтобы взглянуть на крону дерева, — и увидел… Реми.

Конечно, это был он. Парень сидел совсем низко на толстенной ветке и плел циновку из волокон коры фикусового дерева. Такие циновки здесь плетет все туземное население. Иногда он посматривал вниз, на Фернандеса, но особого интереса не проявлял.