Миры Клиффорда Саймака. Книга 17

Что же до самой научной фантастики, до развития самих идей, то, по-моему, им конца не будет. Иной раз кажется — все, жанр исчерпал себя, и вдруг кто-то приходит, подает совершенно новую мысль и начинает новую эру. Потом идея тиражируется, углубляется и затрепывается.

Л.: По-моему, основная проблема нынешних графоманов в том, что они пытаются писать так, как писали в тридцатые и сороковые годы.

С.: Многие из них начитались антологий рассказов тех лет и пытаются имитировать то, что почитают образцом. Фантаст должен знакомиться с чужими произведениями для того, чтобы не повторять их. Можно подхватить чужой сюжет — но измени его, напиши лучше, в другом стиле, а не переписывай старые рассказы!

Л.: Вы ведь тоже не придумали машину времени, но написали о ней свой рассказ.

С.: Нельзя же запатентовать идею. Не может же Айзек Азимов сказать: «Роботы мои, и никто больше не может о них писать!»

Л.: Вы ведь тоже писали о роботах.

С.: Совершенно верно.

К.: Вы даже упомянули закон, запрещающий роботам причинять вред человеку, предвосхищающий азимовские законы роботехники. Это было в рассказе «Прелесть».

С.: Да, о корабле-роботе, который не мог взлететь и оставить людей на необитаемой планете. В машину была встроена верность экипажу, так что она могла вышвырнуть их, не пускать в корабль, но взлететь без них — нет. Да, помню прекрасно. Но Айзек к тому времени уже огласил свои Три Закона.

К.: У меня все еще вызывают неприязнь роботы, которые их нарушают.

Л.: Как в некоторых фильмах.

С.: Да, ЭАЛ в «2001» [3].

К.: Или Эш в «Чужом» [4].

Л.: Все они нарушают Первый Закон.

С.: А что такого священного в Первом Законе? Это просто чертовски удобная выдумка, и все это поняли.

К.: Действительно удобная. Меня очень утомляют железные злодеи. Для телефильма это еще годится, но для оригинальной работы — злодейство в них просто не может быть запрограммировано.

Л.: Кстати, я заметил, что всякий раз вы даете роботам библейские имена.

С.: Я вообще-то использую библейские имена реже, чем хотел бы, и не только для роботов. Не могу сказать, почему они мне так нравятся. Некоторые из них удивительно правильно звучат: Езекия, Илия, Аза. Чертовски хорошие имена, их в наше время почти не употребляют. Может, поэтому их использую я.

К.: Звучат как имена, которые южные плантаторы давали своим рабам. Если роботы — это слуги… может, это и совпадение, но хорошее.

Л.: В некоторых рассказах вы исследуете и религиозные темы. Например, в рассказе «Все ловушки Земли» [5] робот Ричард Дэниел, награжденный семьей Баррингтонов двумя именами за долгие годы службы…

С.: Шестьсот лет.

Л.: Да, на пятьсот лет больше, чем положено без стирания памяти. Когда последний из Баррингтонов умирает, к Ричарду приходит священник, и робот заявляет, что у него есть душа. Позднее в том же рассказе робот приобретает пара-психические способности — тоже довольно необычно для робота. Фактически вы исследовали возможность превращения робота в человека.

С.: Видите ли, я не рассматриваю роботов как слуг, хотя часто делал их верными товарищами. В моих — наверное, и не только моих — рассказах роботы заменяют людей. Роботу можно придать такую сумму качеств, какой человек обладать не может. В этом смысле робот для меня — суррогат человека. В конце концов, если человек создает машину, подобную себе, разве он не воспроизводит этим себя — ну, возможно, кроме души?

Л.: Во многих рассказах вы обращаетесь с машинами как с продолжениями человеческого тела и даже приписываете им человеческие чувства и качества.

С.: А почему бы и нет?

К.: Вы, кажется, даете имена своим автомобилям?

С.: Всегда. Нынешняя у меня единственная безымянная, наверное, потому, что они сейчас стали все одинаковые. А прежде у меня были Анни и Нелли — почему-то у них у всех женские имена — такие лапочки. Все равно что собаки.

Машины — это инструменты, а любой инструмент, от обломка кремня до самой сложной машины — это продолжение нашего тела.

Л.: В одном вашем рассказе, «Операция "Вонючка"» [6], старый автомобиль Бетси внезапно становится мыслящим существом, способным заботиться о своем хозяине и самостоятельно заводиться и ехать.

С.: Та же машина появляется еще раз в рассказе «Призрак модели "Т"» [7].

Л.: Мне и в голову не приходило связать эти два рассказа. Вы несколько раз пользовались этим приемом: машина, обретающая самосознание.

С.: Когда пишешь рассказ, используешь, что под руку попадется. Если можешь вывести в качестве персонажей роботов или пришельцев или машины — выводи. Писать рассказы только о людях сложнее.

Л.: Многие из описанных вами инопланетян отвратительны на вид, но в каждом из них есть что-то человеческое, будто вы пытались сказать, что во всех нас есть нечто общее.

С.: Когда вы имеете дело с жизнью — неважно, возникла ли она на мелководьях земных морей или в озерах лавы на другой планете — вы имеете дело с единым братством. Жизнь в масштабах Галактики бессмысленна. Как может нечто, осознающее себя и пытающееся установить свои правила игры, выжить в мире, где правят бал законы физики и химии? Да жизнь плевала на эти законы, и в этом состоит суть ее всеобщего братства, к которому равно причастны разумный паук, червь и человек. А с появлением разума эта связь только усиливается, потому что разум сделал человека доминирующей формой жизни в этом мире и, вероятно, делает доминирующими другие формы в других мирах.

Имея дело с инопланетянином, мы общаемся не с чужаком, не с незнакомцем, а с чем-то очень близким нам самим. Если оно кажется нам отвратительным, оно, вероятно, думает то же о нас. Но под внешними признаками всегда можно найти некий базис для взаимопонимания или хотя бы симпатии.

Я уже долгие годы мечтаю написать — и, наверное, так и не напишу, — рассказ о том, что природа всегда придумает какой-нибудь фактор выживания. Мы стали доминирующим видом, потому что эволюция развила в нас разум. Мы стали доминировать, потому что используем орудия. А где-нибудь на другой планете другой вид мог найти другое применение своему разуму, так и не открыв орудий. Через пару миллионов лет эволюция может породить новый фактор выживания, который будет превосходить разум настолько же, насколько разум превосходит все остальное, и нужда в разуме отпадет — при условии, конечно, что наш вид доживет до этого, не вымерев от иных причин. Вопрос, который я себе задаю и на который не могу ответить: что может быть больше разума? Думаю, никто не может ответить на этот вопрос. Но я совершенно уверен, что подобная перемена произойдет. Эволюция постоянно тасует карты, создавая и отбрасывая новые факторы выживания.

К.: Этого вопроса вы касались в «Операции "Вонючка"». Скунс Вонючка не может использовать орудия — он к этому не приспособлен. Но он разумен и может влиять на окружающую среду другими способами. Собаки в «Городе» [8] тоже не используют орудий, но тоже разумны. Мы используем орудия, потому что мы к этому генетически приспособлены. Но это вовсе не обязательно правильно по отношению к другим видам.

С.: Совершенно верно. Ключевое слово здесь — «разум».

Л.: «Пересадочная станция» [9], за которую вы получили «Хьюго» [10], просто превосходна в этом отношении. Вы вывели множество инопланетян, уродливых внешне, но настолько мудрых, что впечатление от внешности пропадает.