Род Гарсиа-и-Робертсон

Пушистые ягнята, родившиеся весной, бродили по лугу, пошатываясь на еще нетвердых ногах. Издавна шотландцы жили на этих залитых солнцем высокогорьях и пасли свой скот. Они спускались вниз только в воскресные и праздничные дни.

— Он великолепен, госпожа, — выдохнула Элисон. Ее хорошенькое свежее личико обрамляли рыжие кудри.

— Кто великолепен? — спросила Анна, сразу догадавшись, о ком идет речь.

— Джок Армстронг, — последовал незамедлительный ответ. Девушка явно была без ума от Джока. Крутанувшись на носках, она мечтательно закрыла глаза.

— Один против шайки Керров! И джедбургских головорезов с топорами, не говоря уже об святоше из города.

— Мужчина не должен быть таким безрассудным, — неодобрительно сказала Анна. В этот момент она подумала о своем муже. Он тоже был храбр и не помышлял об опасности. И теперь сидит в темнице, ожидая казни. Анна надеялась, что Джок избежит такой участи.

— Ах, любая женщина была бы счастлива, если Джок обратил бы на нее внимание. Повезет же кому-то! — завистливо проговорила Элисон.

Анна ничего ей не ответила. Она знала, что в молодости редко прислушиваются к мудрым советам.

Колючая трава немилосердно царапала кожу, цеплялась за юбки, графиня радовалась, что Элисон идет впереди.

— Почему вы не танцуете вместе со всеми? — Элисон сочувственно и с некоторой робостью взглянула на Анну.

— Я больше привыкла к французским, быстрым гальярдам, чем к вашим диким пляскам. Хотя когда мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, один дерзкий юноша простолюдин в первый день Мая учил меня шуточному народному танцу.

Элисон часто танцевала с Джоком. Одно загляденье было смотреть, когда они кружились под заливистые звуки рожков. Анне почему-то тревожно было видеть их вместе. В такие минуты она казалась себе древней старухой. Порой она жалела, что сословные предрассудки настолько въелись в ее сознание, что она не может позволить себе забыться и беспечно веселиться с этими простыми, милыми и добрыми людьми.

Элисон недавно исполнилось пятнадцать, но она танцевала вместе со взрослыми. Босые пятки мелькали из-под развевающихся юбок, руки были сомкнуты у Джока на спине, губы приоткрылись в блаженной неге. Ей доставляли удовольствие его прикосновения. Тело этой юной девушки было создано для наслаждений, и она не хотела упускать ни одного из них.

С приходом весны шотландские горцы проводили воскресные дни, предаваясь буйным утехам, пляскам, футболу. Все крепкие мужчины участвовали в играх. Каждый забитый гол отмечали домашним вересковым пивом, стоявшим тут же, в бочонках. Горцы любили футбол. Элисон и ее подружки были страстными болельщицами. Обычно они окружали поле, по которому бегали играющие, хлопали в ладоши, улюлюкали, а то, подобрав юбки, сами включались в игру.

Элисон вдруг решительно заявила, что будь Анна хоть трижды графиня, ей не стоит лишать себя тех немногих радостей, которые порой дарит им жизнь.

— Хотите я научу вас танцевать рил? [2] Это совсем просто, у вас получится. Повторяйте за мной...

Закинув за голову изящные тонкие руки, Элисон сделала несколько шажков. Анна попыталась повторить ее движения, но запуталась в густой траве и чуть не упала. Элисон успели вовремя подхватить ее. Они дружно расхохотались. Не выпуская руки графини из своей, девушка собиралась продолжить обучение.

Анна решительно воспротивилась.

— Тебе легко танцевать, а у меня муж в темнице.

С тех пор, как Армстронги из Харлоу предали ее Тома, Анне ни разу не приходило в голову, что она может позволить себе какие-то вольности, а уж тем более бездумно отплясывать под звуки волынок. Хотя иногда она невольно завидовала этим простым грубоватым людям.

Элисон по-прежнему держала руку Анны в своей теплой ладошке. Так они и пошли дальше. Анна согласилась передохнуть, только когда они достигли большого озера. Вода переливалась под дневным солнцем всеми цветами радуги, от густо-зеленого возле берега до темно-красного, как хорошее выдержанное вино, на середине. За маленькими рощицами начинался Эттрикский лес. По узкой горной долине им навстречу трусцой бежал черный волк. Должно быть, Джок давно поджидал их, чтобы поприветствовать.

Анна жила на крохотной ферме над озером, в каменном доме, принадлежащем лорду Баклеху. Граф Сассекский успел спалить дотла весь Тевиотдейл, но, войдя в раж, совершенно забыл об этом укромном уголке. В доме иногда останавливались на отдых пастухи, а порой приезжали поохотиться лорды. Забывая о своих нескончаемых кровавых распрях, хозяева приграничных земель с удовольствием стреляли мелкую дичь и зверье. Сейчас Баклех вынужден скрываться от англичан и Керра из Сессфорда, потому и разрешил Анне пожить в его владениях. Крыша грубо вытесанного из камня строения была покрыта соломой. Окна заколочены досками. Четыре каменных стены являлись собственностью Баклеха, зато, крышу крыла мать Элисон. Ей разрешили забрать всю солому с собой, если владелец когда-нибудь откажет ей в жилье.

В былые времена Анна владела особняками и замками в Варкворте, Альнвике, Кокермауте. А сейчас радовалась, что у нее есть хоть это жалкое жилище.

В доме, кроме Анны, Элисон и Джока, собралось множество грязных, неряшливо одетых селян, предвкушавших воскресный обед. Эти попрошайки составляли цвет нации здешних мест. Здесь были проповедник Макнаб с женой, Кроузеры, Оливеры. Все с нетерпением ждали тушеной баранины, приготовленной Доброй матушкой Скот. Макнаб прочитал короткую благодарственную молитву на чудовищной латыни, а вслед за ним Джок нараспев произнес несколько слов:

Имущие не могут есть,

Кто хочет — не дается им.

У нас же нынче мясо есть,

И Бога мы благодарим. [3]

Анна смотрела на куски баранины, плавающие с черносливом в жирном соусе. Никто не осмеливался первым прикоснуться к еде. Воцарилась неловкая тишина. Джок ловко отхватил кинжалом сочный бараний язык и положил его на тарелку Анны.

— Первый кусок — даме, — сказал он, протянув ей кинжал.

Анна осторожно отрезала себе маленький кусочек. Гости с облегчением вздохнули и с жадностью набросились на еду. Надо видеть, с каким аппетитом едят шотландцы, всю зиму кормившиеся «черным пуддингом» — овсянкой, замешанной на овечьей крови. Они самозабвенно облизывали пальцы, по которым тек теплый жир, и без всякого стеснения вылизывали подливку из плошек.

Вместо вилок они пользовались кинжалами, висевшими у каждого за поясом. Острые лезвия отсекали лакомые куски, отделяли мясо от костей — словом, здешний народ прекрасно обходился без серебряных столовых приборов. Они с хрустом перемалывали кости, высасывая из них нежный костный мозг. Анне же страшно недоставало вилок, чаш с водой для ополаскивания рук, лилейно-белых скатертей и салфеток.

Графиня, даже если она волею судеб вынуждена была стать беглянкой, заслуживала куда более достойного общества, чем этот разношерстный сброд, но Анне и в голову не приходило сетовать; бесхитростные горцы, порой дикие в своей разнузданной простоте, были ей сейчас милее многих из прежнего окружения.

Элисон была искусной плясуньей, а ее мать не только восхитительно готовила, так, что пальчики оближешь, она еще знала толк в травах, и слыла лучшей повивальной бабкой во всей округе. Почтительно называя ее «Доброй Матушкой», горцы частенько просили ее изгнать ту или иную хворобу. Ее считали настоящей хозяйкой дома, относясь к Анне как к существу хрупкому и непонятному.

Анна прислушивалась к разговорам за столом. Горцы дружно решили, что преподобный отец из Джедбурга — вовсе не священник, а нечистая сила в облике священника, наказание, посланное им за грехи.

— Он похож на хорька, лихорадка его забери, — высказалась мать Элисон. Крепкая розовощекая Матушка была остра на язык. — А может, они в городе все такие? Копоть, сажа, дышать нечем, вот они и сходят с ума. Уж если даже священник несет такую околесицу, что можно, а чего нельзя по воскресеньям, то тут наверняка бес попутал.