Род Гарсиа-и-Робертсон

Кто-то грубо схватил Анну за платье, одним движением разорвав его на спине. Анна судорожно прижала платье к груди. Она ужаснулась, представив, что ее, как и Макнаба, разденут догола.

— Посадите ее на кресло, — раздался голос Гесслера.

Тюремщики молча подвели ее к жутко проступавшему в полумраке высокому железному креслу и усадили, пристегнув за талию, запястья и лодыжки кожаными ремнями. Сиденье оказалось холодным, как лед, и Анна испугалась, что ее обнаженное тело примерзнет к нему.

Гесслер сделал знак своим подручным, чтобы те удалились. Боже, что замыслил этот дьявол во плоти, если он отослал своих подручных, которых не испугаешь видом крови?

— Это Кресло Ведьм, — пояснил Гесслер. Он волоком подтащил жаровню к месту, где сидела Анна. Под сиденьем обнаружился железный ящик с крышкой.

— Сюда бросают уголь и дрова. Огонь можно разжечь слабее или сильнее, как потребуется.

«О, Дева Мария, помоги, я совсем одна и должна молчать!»

— А с этим сапожком вы уже знакомы, — привычным движением Гесслер надел Анне на левую ногу сапог и защелкнул металлические замки на бедре и у лодыжки.

«О, Дева Мария, помоги, заступись, замкни мне уста!» В сапог воткнули клин, больно расцарапав кожу и прищемив голень. Анна стиснула зубы, но не закричала и не заплакала. Лучше это, чем гореть заживо.

— Сначала мы работаем с мелкими суставами. — Гесслер достал тиски. Винты резко и пронзительно заскрежетали, когда он закрепил их у Анны на пальцах ног. Железо больно впилось в нежную кожу. Повернув голову, Анна изо всех сил вцепилась зубами в плечо, чтобы одной болью заглушить другую. Затаив дыхание, она хотела одного — поскорей потерять сознание, провалиться в черную бездну, где нет ни боли, ни страданий. Но сознание не покидало ее, легкие требовали воздуха, тело боролось за каждый вздох.

Когда тиски сомкнулись на другом пальце, раздался хруст, Анна не смогла сдержать истошный вопль.

— Прекрасно, — довольным тоном отметил Гесслер. — Наконец-то вы соизволили нарушить молчание. Честные ответы избавят вас от дальнейших мучений.

Грудь Анны тяжело вздымалась.

— Если бы я была ведьмой, неужели вы думаете, что смогли бы безнаказанно издеваться надо мной?

— Здесь не место для споров. Дискуссия вряд ли пойдет вам на пользу. Нам нужна от вас правда, и только правда. — Гесслер потянулся к следующему пальцу.

— Правда? — Анну мутило, у нее начиналась истерика. — Да вы понятия не имеете, что такое правда!

— Ну почему же, — снисходительно ответил Гесслер. — Вот вы находитесь здесь — это ведь правда, не так ли? — Тут он внезапно схватил ее за волосы, принуждая взглянуть, что сталось с ее ногой. Анна крепко зажмурилась, представляя ногу прежней, изящной и легкой.

«Пусть изувечат, лишь бы не сожгли!»

На минуту воцарилась тишина, и Гесслер спросил мягким вкрадчивым голосом:

— Анна, вы боитесь, что вас сожгут?

Интересно, есть ли хоть один человек, что не боялся бы этого? Анна почувствовала, что Гесслер опустился рядом с ней на колени.

— Так вы молчите, опасаясь, что вас сожгут как ведьму? — в его голосе звучало сочувствие и понимание.

Анна облизнула пересохшие губы и крепко стиснула зубы, чтобы ни звуком не выдать себя. Стоит ей произнести хоть слово, как ее привяжут к столбу, и вокруг нее взовьется яростное пламя. Аязг железа прервал ее мысли.

Гесслер не спеша подкладывал сухие ветки и прутья в ящик под креслом. Анна рванулась, но ремни держали крепко. Ее опалило жаром углей, брошенных Гесслером поверх поленьев.

— Вот и костер, которого вы так боялись. И потушить его может только правда.

Анна задыхалась, пот застилал глаза.

«Боже, неужели я должна погибнуть?»

В голове всплыли слова песни, их звонко выводил чистый высокий голос.

«Ты — дерево сухое для моего огня... Анна, не бойся костра...»

Не бояться? Но разве можно не бояться, когда так больно жжет?

Среди багровой тьмы в глазах Анны танцевала Мария.

«Не отвергай меня...»

— Я признаюсь, — судорожно выдохнула Анна.

— Признаетесь в чем?

— Я — ведьма. — Раскаленное железо жгло так, что терпеть больше не было сил.

— Слава Богу, наконец-то мы слышим правду. — Анна узнала голос священника.

— Господи, я же призналась, уберите огонь!

Гесслер плеснул на Анну холодной водой. Угли зашипели.

— Вот видите, насколько лучше говорить правду. Позовите писаря.

Анна открыла глаза. От железного кресла поднимался пар. В застланных слезами глазах голый почерневший Макнаб напоминал чудовищную пародию на распятие. Анна перевела взгляд на промокший подол.

«Мария, неужели это правда? Неужели я ведьма? Моя плоть не вынесла боли, мне пришлось сознаться в том, чего никогда не было, чтобы прекратить мучения...»

Страх исчез. Ему на смену пришли опустошение и безысходность. Она сама вынесла себе приговор.

Писарь оказался бледным, испуганным мальчишкой, в его дрожащих руках шелестел пергамент. Анна повторила свое признание, и мальчишка послушно записал ее слова.

— Скажите, какие преступления вы совершили, будучи ведьмой? Анна поглядела на свои колени.

— Я сказала, что я ведьма. Или это само по себе не преступление?

— Мы должны знать все, — возразил священник.

Какие им нужны преступления? Анне ничего не приходило в голову.

— Вы сознаётесь, что пытались отравить священника, — пришел ей на помощь Гесслер, — превратив у него во рту вино в некую отвратительную сверхъестественную субстанцию?

— Кровь естественна и не отвратительна.

— Это была не кровь. И вы еще смеете отрицать, что хотели отравить меня? — взвизгнул священник.

— Я не смею ничего отрицать.

— Запишите, что она отравила меня. Вы были на Черной Мессе в канун Мая?

— Это была не месса. Там не было священника. — Анна посмотрела туда, где висел распятый Макнаб. Теперь она поняла, как они нашли место, где проходил майский обряд, как добрались до дома Баклеха. До чего изуродовали Макнаба!

— Вы ходили на языческие проповеди этого еретика?

Анна сказала, что ходила. Мальчишка-писарь аккуратно занес все даты и дни недели.

— Были ли там, кроме вас, еще ведьмы?

— Не знаю, кровь Ячменного Джона опьянила меня.

— Запишите, что она пила кровь. — Мальчишка торопливо заносил все показания. — А теперь назовите нам имена.

Анна опять подняла глаза на Макнаба, явственно представив себе страшную участь выданных ею людей. Она без запинки назвала своего деверя Гарри. В свое время Гарри отнял у Тома графство. Анна назвала алчного горбуна Дарси, эрла Сассекского, словом, всех, кто предал ее. Назвала она и Елизавету.

— Королева Елизавета?

— Да. Ведь я английская графиня. Колдовству я научилась на родине, а не в Шотландии. Королева Англии — главная ведьма, она устраивает шабаши в кругу придворных дам.

— Нас этим не удивить. Правление женщин всегда богомерзко. Но нам нужны другие, шотландские имена, назовите нам шотландских ведьм.

— Может, попробовать сапожок? — задумчиво произнес Гесслер.

— Нет, нет! Я сознаюсь! Я все расскажу. — Гесслер уже подкручивал винт. Было слышно, как в руках у писаря дрожит пергамент. И опять этот невыносимый скрежет ... Ногу сдавило, потом пришла боль.

— Шотландские имена!

— Проповедник Макнаб, — через силу выдавила Анна. Все равно его уже не спасти.

— Не смейте дерзить! — Тиски раздирали мышцы на части, в мире не осталось ничего, кроме боли.

— Зачем вы покрываете девчонку? Она же сама призналась во всем, донесла на вас, у нас есть ее показания, — услужливо подсказал Гесслер.

Железо скрежетало, все сильнее сдавливая кость. Издалека доносился голос Марии: «Танцуй, Анна, не стой на месте!»

— Да, это Элисон! Мы были там с ней вместе. Она тоже ведьма! — Анна почти ничего не видела и не соображала от боли.

— А что вам известно о ее матери? «О Боже! Кость вот-вот треснет!»

— Не поминай имя Господа всуе, проклятая ведьма! Так как насчет Доброй Матушки Скотт? И не вздумай дерзить, а то мы сломаем тебе ногу!