Факел разума

А ведь было над чем задуматься. Примерно за полгода до трагедии к нам в магазин стали иногда поступать престранные книги - мы тогда восприняли их как вопиющий типографский брак. Помнится, обратно все отправляли, а те, бывало, нам снова все в магазин присылали, отказывались принимать. Вроде бы, отлично изданные томики, на великолепной бумаге - а внутри сплошная абракадабра. Помню, когда несколько пачек такой "литературы" впервые поступило, чуть животы со смеху не надорвали. У нас все новые поступления старина Михеев распаковывал. И вот выходит он как-то раз со склада и трясется весь от смеха. Ну давится буквально. А в руке книжку держит. Мы, конечно, к нему - чего, дескать, смеешься? А он даже и объяснить не может, красный весь, из глаз слезы в два ручья текут. Присел в уголок, за полками, а нам, значит, книжку-то эту и сует. Мы ее раскрыли - ну тут и пошла потеха. Что ни слово, то такая абракадабра - и в то же время что-то ведь осмысленное во всем этом было. Такие, скажу я вам, фразы да словечки попадались - за них бы юмористы всякие душу продать могли. Юмористы - это те, кто других смешить старался. Были в то время, ребятки, даже такие вот у людей занятия, хотя по большей части не до смеха нам было.

Покупатели в тот день, помнится, на нас вот такими глазами смотрели понять никак не могли, чему мы радуемся. Ну не объяснять же каждому, правда? А мы то и дело снова хохотать начинали вроде бы без причины. После работы некоторые даже захотели себе по книжке такой купить, но оказалось, что директорша наша уже все три пачки назад на типографию отослала. Михеев их и повез, его это было дело. Полдня, значит, он все книжку листал да со смеху покатывался, ну а после обеда повез их все назад в типографию. А наутро на работу не явился - заболел. Да как заболел-то - его "скорая" прямо в психушку увезла. Побывали мы там у него - тяжкое зрелище. Ну да вам-то нечего объяснять, вы этих гвельбов достаточно навидались. А нам тогда впервые гвельба увидеть пришлось, и не понимал никто, даже врачи, что с ним стряслось такое. Вчера еще был нормальным здоровым человеком - и на тебе, во что превратился. Тогда, конечно, никто не понимал, что со всеми, кто агинки читает, такое непременно случится. И мы все - ведь так близко от гибели были. Спасибо директорше, что отослала агинки назад.

Но в остальном жизнь по-прежнему шла. Правда, говорили, что какая-то странная эпидемия началась. То родственница у кого-то в психушку угодит, то на работе у знакомого кто-то... Но в газетах ни о чем таком не писали тогда наши газеты стремились вселять во всех нас бодрость и оптимизм. Даже о том, что по всему миру такие странные вещи происходят, никто почти не знал. Оно и понятно - откуда? Радио оттуда глушили, как водится, а ездили за границу немногие. Конечно, если бы у нас такой напасти ну совсем не было, тогда бы уж, как водится, мы позлорадствовали над безмозглыми, что за бугром живут. Ну а раз у самих не все в порядке, значит только и могли, что молчать.

Потом, наконец, даже до правительства нашего дошло, что молчать дальше нельзя. Стали путаные и непонятные рекомендации появляться. Вызывайте, мол, врача, выполняйте все предписания. Как будто гвельбу хоть один врач помочь может. И никто, конечно, не связывал болезнь эту странную с книгами.

Эх, книги... Вот ведь времечко было. Можно было безо всякой боязни подойти к книжной полке, снять любимый томик, раскрыть... "Война и мир", Пушкин... Детективы там всякие, фантастика... Я с детства страсть как читать любил. Потому, наверное, и пошел в торговлю книжную работать. А где же еще книги-то интересные было добыть, как не в магазине? Ну да вам сейчас этого не объяснишь. А какую я библиотеку собрал... Это теперь, когда книг-то настоящих, наверное, и не осталось вовсе, когда все они превратились в агинки, которые в руки-то взять без чувства гадливости нельзя, странно вспоминать о том, с каким почтением мы к книгам относились. Тогда все это естественно было.

Ну да, правильно, Павлик, отвлекся я снова. Я же и правда про ту агинку хотел рассказать, от которой со мной такая неприятность-то приключилась. Помню я ее, проклятую, прекрасно помню. Перед самой катастрофой это случилось. Такое тогда стало происходить, что никто понять не мог, в чем же дело. Ну просто с ума люди сходили - вдруг, почти одновременно, ну в течение двух-трех недель у всех почти поисчезали самые лучшие, самые любимые книги. А вместо них на полках стояло невесть что. Агинки, конечно, стояли, но мы этого еще не понимали. Все ведь как происходило? Приносил, скажем, человек к себе домой агинку - они быстро эволюционировали, и таких агинок, что Михеева погубила, я лично больше не встречал. Внешне они вполне прилично теперь выглядели, книги как книги мало ли макулатуры тогда печатали. Взять хотя бы эту, тьфу, "Рабочую гордость" Хухрякова - да таких книг тогда было до черта! И вот приносил человек домой агинку и ставил ее на полку. А она же, зараза, живая, ее же карры специально нам на погибель такой сделали. Я не раз потом видел, как дальше-то все происходит. Поначалу, значит, она намертво слипалась с соседними книгами, так что и отодрать было невозможно, и раскрыть не удавалось. Ну как бы клеем все страницы слеплены. Если никто не пытался их достать и раскрыть часа два-три, то ничего и заметить было невозможно стоят себе книги на полке и стоят. Ну а потом они разлеплялись, и рядом стояло уже несколько агинок. Причем совершенно разных, вот что поразительно. И каждая из них была способна поглощать новые книги. И каждая из них была опасна, потому что человек, взявшийся ее читать, неизбежно превращался в гвельба. Ну а про гвельбов я вам рассказывать не стану, гвельбов вы и без меня видели.

Так вот и с моей библиотекой случилось. Слышал я от некоторых знакомых, что такое происходит. И еще заметил, что многие из тех, с кем такое вот дело случилось, вскоре заболевают той самой странной болезнью. И вот когда с моей собственной библиотекой случилась эта страшная вещь, я и подумал, что, значит, сам с ума схожу. Не знал я тогда, что это зараза книги мои пожрала, я думал, что сам ума лишился и на месте нормальной книги черт те что вижу. Страсть как перепугался. Хорошо еще, Настасьи дома не было, у родственников они с сыном гостили, а то не знаю, что бы случилось.

Ну вот, обнаружил я это дело утром, перед выходом на работу. Можете вообразить, каково мне было. Но взял себя в руки, собрался, поехал. Хожу по своему отделу - и на полках-то книжных то же самое вижу. Ну ни одного названия знакомого, а все то же самое. Все, думаю, конец мне пришел. Так, знаете, горько сделалось. Уж лучше бы, думаю, под трамвай попасть или утопиться - насмотрелся уже на гвельбов и самому таким стать ну никак не хотелось. А сказать кому-нибудь, что со мной творится, не решаюсь - тогда слухи ходили, что это все заразно, на взводе люди были.

И вот, представьте, стою я в полном смятении за прилавком, и подходит ко мне молодой такой детина. Рожа красная, здоровая. Книгу, говорит, купить хочу. Дядька у меня, говорит, книголюб, иду к нему на юбилей, надо что-то преподнести - а сам знаки такие пальцами делает. Ну всем тогда понятно было, что означают - хорошую-то книгу купить просто так было давно уже невозможно, а из-под прилавка с доплатой удавалось. Тем, у кого деньги были. Но я этим никогда не промышлял, потому сделал вид, что не понял. Вон, говорю, книги, хорошие, выбирайте. А сам не знаю уж почему его и спрашиваю: а что, дескать, богатая у вашего дяди библиотека? Что, мол, за книги там у него: классика, современная литература, поэзия? А, говорит, Толстой там всякий да Гоголь с Моголем. И заржал еще так, будто что остроумное сказал.

А я, знаете, в таком состоянии был, что собой уже не владел. Ну почти что с ума сходил - только потому так себя и повел дальше. Только потому, наверное, мы с Настасьей Тимофевной и уцелели. Я как услышал про Гоголя с Толстым, так сразу ну словно бес какой в меня вселился. И нашептывает, нашептывает: дескать должен ты себя на них проверить, и все тут. Ну не смешно? Пошел бы в библиотеку какую или еще куда - нет, обязательно мне было к тому дядьке переться. В общем, почти совсем свихнулся.