И конь проклянет седока (И конь проклянет седока - 1)

Трамвай снова завизжал резанной свиньей - мы выруливали на площадь, на которую в том, привычном мире, непременно водят экскурсантов полюбоваться на исторический паровоз. И когда трамвай занесло на повороте, я вскочил и выпрыгнул в дверной проем. Покатился по выщербленному асфальту, вскочил и нырнул в колючие кусты. Трамвай промчался мимо и загрохотал, невидимый, между домами.

Я огляделся. Улица была пуста и тишина звенела в ушах, как будто в этом огромном городе больше не осталось людей.

Тишину нарушило отдаленное дребезжание - трамвай возвращался, или, может быть, это был уже другой трамвай, увозивший очередную партию детей.

Я метнулся в узкий переулок, побежал мимо старых домов, свернул под арку двора, миновал один двор, и другой, и третий, и присел в груде мусора возле глухой кирпичной стены.

Отдышался. Прямо передо мной была железная полуподвальная дверь с вывеской "Прием стеклотары". Рядом с дверью находилась прикрытая фанеркой амбразура для приема этой самой стеклотары, которую, судя по всему, тысячу лет уже никто не принимал. Я отодрал фанерку и вполз было в амбразуру, но амбразура заканчивалась решеткой. Да, на выходы мне сегодня явно везло.

Я представил себе, что елы появились во дворе и заметили мои босые ноги, торчащие из амбразуры. Это заставило меня поторопиться. Ужом выскользнув наружу, я сорвал с себя куртку, сообразив, что елы могли обнаружить меня по запаху, свернул ее и сунул в разбитое подвальное окно. Прислушался. Пока было тихо, но я чувствовал их приближение. Меня выдавал запах. Мне нужна была обувь, чтобы сбить их со следа, но времени не было.

Я бросился к пожарной лестнице, подпрыгнул, ухватился за нижнюю перекладину, полез вверх. Лестница шаталась, но держалась. Когда до крыши оставалось совсем немного, внизу появились елы. Это были не те ротозеи, что сопровождали меня от вокзала, это были ищейки в мотоциклетных шлемах, с фонарями в руках, вооруженные ножницами, которые были чуть короче, с никелированными лезвиями.

Крыша была крыта жестью, с высоким гребнем, крайне неудобная для бегства. Я двинулся по ней, держась за невысокий чугунный парапет. Перебрался на крышу соседнего дома, откуда уже не был виден двор. Я знал, что делают елы: обнюхивают амбразуру, идут по следу к пожарной лестнице, и вот-вот обнаружат мои следы. И тогда, возможно, они оцепят весь квартал, слишком маленький для беглеца: одно здание, слепленное из причудливо расположенных разноэтажных секций.

Я приостановился, и в этот момент парапет дрогнул и обрушился вниз с невероятным грохотом. Я замер, ожидая выстрелов, криков, света прожекторов - но все было тихо. И тогда я понял:

они уже здесь. Они не шумят потому, что не хотят выдавать свое присутствие.

В тусклом сиянии редких фонарей я посмотрел на свои окровавленные руки, вздохнул и понял: мне не уйти.

Я присел передохнуть. Хотелось курить, но сигареты остались в том, теперь уже далеком и недостижимом мире. У меня были спички, я достал их и чиркнул. Дунул ветерок - огонек погас.

Выхода не было.

Я поднялся и побрел дальше вдоль парапета - то над пустыми гулкими дворами, то над переулками, с крыши на крышу, с одного дома на другой. И вдруг обнаружил, что нахожусь уже совсем в другом квартале. Теперь внизу была довольно широкая улица, освещенная редкими фонарями. Тускло светила вода канала, а за каналом высился огромный квадрат торгового центра. У меня дрогнуло сердце: неужели это тот самый магазин, в котором возле колонны стоит "проводник" и жует свою бесконечную жвачку?..

Я перебежал на следующую крышу. Дома расступились. Теперь нужно спуститься вниз. Поиски пожарной лестницы ни к чему не привели, зато я нашел слуховое окно с разбитыми стеклами. Я влез в окно, прислушался. Зажег спичку и успел рассмотреть стропила, кирпичные дымоходы, паутину. Что-то скрипело в дальнем конце чердака. Зажигая спичку за спичкой, я нашел выход на лестницу. Окованная железом дверь была заперта, но она открывалась на лестницу, и я стал вышибать ее плечом.

Грохот разносился, наверное, по всему городу. Я торопился.

Наконец звякнула железяка, дверь распахнулась. Впереди была темная широкая лестница.

Из темных пустых квартир тянуло сыростью и гнилью, и я даже не приостанавливался возле открытых дверей, торопясь вниз.

Выглянул из парадного. Улица по-прежнему выглядела безжизненной. Перебежками, укрываясь в тени домов, через полчаса я добрался до канала. Огляделся и бегом кинулся по освещенному мосту. И сейчас же на мост вкатился трамвай. Он проскочил мимо, задребезжал и остановился. Я кинулся назад - следом затопали армейские ботинки. Я бежал по набережной, лихорадочно ища укрытия.

Единственное, что можно было сделать - это прыгнуть в маслянистую стоячую воду. И я сделал это. Клацанье огромных ножниц, топот и вопли все осталось на набережной. В несколько гребков я пересек канал, ухватился за старинное причальное кольцо, дотянулся до парапета. Еще мгновение - и темный проулок скрыл меня от преследователей.

Снова каменный пустой двор, забитый деревянными ящиками и картонными коробками, проржавевшими контейнерами, промасленной бумагой.

Отсюда - если только я правильно сориентировался - можно было напрямую выйти к торговому центру.

Я присел на корточки, дрожа от холода и напряжения. Я подумал, что совершенно напрасно стремлюсь к этому торговому центру:

скорее всего он тоже находится в запустении, как и весь этот проклятый город. Вскоре придут елы и порубят меня своими ножницами на мелкие кусочки - вместе с мокрыми джинсами: рагу по-ельски.

Когда я поднял голову, в проулке появился ел. Этот явно не принадлежал к моим преследователям. У него был довольный и беззаботный вид, он урчал себе под нос и шлепал по мокрому асфальту, по отражениям пыльных лампочек, прерывистой цепочкой горевших над проулком.

Спрятавшись между ящиками, я затаил дыхание. Ел прошел мимо, а я выполз следом и двинулся за ним. Это был мой шанс.

Ел прошел мимо опрокинутого мусорного контейнера. В куче мусора блестела пустая бутылка из-под шампанского. Я поднял бутылку. Ел что-то почувствовал и стал медленно поворачиваться ко мне. Возможно, он даже успел увидеть меня. Но в этот момент тяжелая бутылка опустилась на его покатую стриженную голову.

Хрустнула височная кость. Он свалился, не издав ни звука.

Я оттащил его в тень, раздел, натянул его одежду на себя. Ел был крупноват для меня. Ладно. Буду небольшим елом. Не совсем елом. Недоелом. Елом, похудевшим от тоски. От тоски по нездешнему, другому миру.

Теперь я был обут и следы мои меня не выдавали. Теперь от меня пахло елом.

Я выбрался на улицу. Прямо передо мной светились огромные окна торгового центра.

Я зашагал к магазину походкой голодного ела, когда прямо на меня из полутьмы выкатился трамвай. Угрюмый вагоновожатый высунул рoжу из разбитого окошка и несколько секунд молча изучал меня. Я постоял, потом сделал ему ручкой и перешагнул через рельсы. Трамвай покатил дальше.

Я решил обойти здание. Огромные окна первого этажа были завешены изнутри плотными шторами.

Свернул за угол. Здание, примыкавшее к центру, стояло в лесах.

Этим лесам, однако, было столько же лет, сколько и бутылке изпод шампанского - стояки проржавели, часть досок обрушилась. Я вскарабкался по металлической лесенке. Леса кряхтели подо мной, но держались. На уровне второго этажа я подобрался к светящемуся окну. На окне не было штор, и я увидел внутри огромный мясокомбинат: ряды мясных туш на металлических столах, рабочие-елы в фартуках. Над ними, на крюках транспортера, покачиваясь, медленно двигались освежеванные туши.

Елы-рабочие сновали между тушами, орудуя огромными ножницами.

Туман, висевший в помещении, мешал рассмотреть все как следует, но я увидел достаточно.

Остаток ночи я провел, пробираясь по проулкам и проходным дворам, пересекая огромные запущенные площади с потрескавшимся и провалившемся асфальтом, парки с почти непроходимыми аллеями, потом вышел на берег реки и долго шел вдоль кромки воды, пока не оказался на кладбище теплоходов и барж. Здесь я, наконец, нашел укромное местечко, лег на пыльные доски и забылся.