Что-то неладно

Сезар вздохнул и прикрыл веки. Мысли о предполагаемой аварии его больше не волновали. Сон - значит сон, и если над ним затеяли какой-то эксперимент, спасибо тому, кто приготовил такой подарок. А ведь как сильно хотелось вырваться из этой долины! И еще мальчишкой знал, как нелегко придется. "Школа не гарантировала успеха - я ее посещал пять месяцев в году, не больше, весной и осенью приходилось пасти стадо, а когда подрос, то и садиться за руль трактора, помогал отцу. Я в семье был один парень, и мне надлежало унаследовать ферму. Стать таким же, как парни Ленгстонов, Колхаузов, Ришаров. Родители взлелеяли эту мечту, им порой казалось, будто я лодырь, обманываю их надежды. Наверное, поэтому я и решил вырваться в другой, более удивительный мир, к людям, в город, к чудесам. И нисколько не полагался на школу, знал, что грамотой мне не взять. Уповал на счастливый случай, что какой-нибудь талант все же должен во мне прозреть. Сколько песен я прогорланил в этой долине! Надеялся: будут ехать мимо артисты (зачем? куда? - смешно!), услышат мой голос и увезут с собой, и потом на мои концерты зрители станут прорываться сквозь цепи полицейских так, как случилось с тем парнем, о котором вычитал в газете". "О милая Рут, не жди меня, не зови..."

О, милая Рут, не жди меня, не зови!

3

"Глория" приземлилась невдалеке от ручья, но телеглаз не мог заглянуть далеко, туда, за пригорок, где стояла их ферма, а также соседние Ленгстонов, Колхаузов, Рашаров. Четверть века назад Сезар видел в последний раз эти места, прощаясь с ними навсегда: один талант у него обнаружился - здоровье и незаторможенные реакции в самых невероятных ситуациях. Сезар улыбнулся. Он легко освоился, чувствовал себя свободно, ничто ему не угрожало, и он даже не возражал бы продлить этот прекрасный сон, или как его можно еще назвать. "Пускай снится, - решил, - выйду сейчас и посмотрю, что осталось на месте нашего дома". Его купили Ленгстоны для Николя, кажется, после смерти отца, когда мать перебралась к нему в городок астронавтов.

То, что он увидел, взойдя на пригорок, не поразило и не удивило его. Ни от их фермы, ни от соседних не осталось ни следа. Вокруг, куда ни посмотри, раскинулась равнина, закрывая горизонт голубым туманом, вязы исчезли, даже кустика нигде не видать, а поля, где когда-то шелестели низкая лохматая пшеница, гонкая кукуруза, поспевала мясистая ботва свеклы, цвел горох, бобы, соя... даже полей не было, им и плуг давно не снился, их затянуло такой же дикой травой, как и ложбинку, долину. Ему от этого не сделалось досадно, и он понял: ведь подсознательно в душе надеялся, желал, чтобы ничего здесь не уцелело, ничто не могло причинить боль. И только в конце ложбинки, извивавшейся латинской буквой зет, в полумиле отсюда стояло матовое сферическое сооружение без окон и дверей, смахивавшее на черепахоподобную "Глорию", только имеющее более гладкую поверхность, а мимо него стлалась, сверкая, туго натянутая лента автострады.

Сезар оглянулся на "Глорию", действительно стоявшую, как притихшая черепаха, даже ее параметры уменьшились среди этой пустыни. Он подумал: подобное присниться не может, пусть воздействие астроморфа и сомнительно, но ведь как могло сниться то, чего никогда не видел? Не смоделировал же он в самом деле во сне происшедшие изменения, таких способностей раньше за собой не замечал. Значит, корабль летит намеченным курсом, а психологи включили в программу полета скрытый эксперимент над астронавтом, наверное, с какой-то целью, неизвестно только, полностью ли подчинено его, Сезара, сознание программе, или оно в состоянии проявлять и самостоятельность, хотя бы в определенных границах.

Почувствовал легкое раздражение - нет, не потому, что оказался в зависимости у неизвестной силы, давно смирился, что астронавт - личность наиболее зависимая: от техники-автоматики, программы полета, неожиданных ситуаций. Иллюзорность полной свободы, все, мол, в твоих, и только в твоих руках, или, как часто повторяли американские астронавты, каждый гребет в своем каноэ, начала рассеиваться еще на Земле, задолго до старта, когда тебя несколько месяцев до седьмого пота гоняют на тренажерах, и ты злишься на свое тело, организм, оболочку, такую, оказывается, неповоротливую, не способную без спецподготовки функционировать в космосе, и думаешь, что земляне только и годны в пастухи, а не быть детьми и хозяевами вселенной; когда умственные и психические данные тестируют так, что, кажется, будь в твоем мозгу предохранители, их бы пришлось часто менять; и снова в мыслях то же самое, ты будто не часть целого, не гармонируешь с ним, а словно посторонняя антиматерия, намеревающаяся ворваться в чужую стихию, - да ведь она же тебя сама и родила!

О господи, мало ли еще чего было - те же "частные" поручения службы информации: мы вмонтировали некоторые приборы (известно, какие это приборы: подслушивать, фотографировать советские спутники, станции, корабли), они вам не добавят хлопот, только время от времени меняйте кассеты (сроки указаны) и складывайте в ящик, оплата отдельно - и немалая, а осмелишься отказаться, не видать тебе космоса...

Усилившееся раздражение вдруг толкнуло его вперед. Размашисто шагая в направлении сферического строения, громко, но в мыслях, разговаривая сам с собой, несколько раз повторил: ну и что, ничего мне не угрожает, там все предусмотрели, могу делать по своему желанию, пусть поломают головы, мне ведь ничего не угрожает, зачем же топтаться на месте... И, чтобы не переться напрямик, взял на сотню метров левее и пошел к автостраде, а по ней уже на сближение с куполом.

Когда Сезар приблизился шагов на пятнадцать, матовая окружность сооружения покачнулась, а может, это ему просто показалось, поскольку на куполе бесшумно появился люк, а скорее дверь, а на пороге встал мужчина... Сто чертей, это был Николя, его однолеток, Николя Ленгстон - собственной персоной, уж ленгстоновские крючковатые носы и выпученные черные глаза не перепутаешь ни с какими другими; это был Николя, только имевший вид, как его сорокалетний отец, именно таким тот запомнился Сезару, сорокалетний, а на вид - все шестьдесят, фермерская работа, что ни говори, выдубливая кожу, как будто консервирует человека, очень непросто сразу определить его возраст.

Николя, скрестив руки на груди, ждал. А на куполе вспыхнуло зеленым: "Ленгстон. Заправка. Ремонт. Прокат".

- Николя... - сказал Сезар и запнулся, попробовал пальцами воздух, подыскивая слова.

Ленгстон невозмутимо ждал. Ну конечно, разве ему узнать своего бывшего друга и соседа спустя четверть века, да еще и в этом костюме...

- Я Адам Сезар, Адам... ну, помнишь?..

Ленгстон, переступив с ноги на ногу, протянул вперед правую руку ладонью кверху; Сезар было потянулся пожать загрубевшую руку, но его опередил спокойный и немного безразличный голос:

- Ваша карточка! Что желаете? Испортилась ваша громыхающая черепаха? Автопрокат? Медицинская помощь? Завтрак? Ваша карточка?

- Николя? - Сезар почему-то устыдился, он невольно посмотрел на купол. "Омари Ленгстон" - светилось там, "Омари" - красным.

- Николя, я знал твоего отца, Сержа Одно Ухо, он родился с одним ухом. Или, может, ты Виктор? "Что я болтаю? Он же Омари... Действительно, как во сне..."

Сезар растерянно потер лоб. "Не торопись, спокойно, спокойно, это они подбросили мне такую головоломку, пытаясь вывести меня из рабочего состояния, а я мигом и клюнул: детство, кони, долина... Купили за гроши. А ведь оно нереальное, фантомы, подсознательное, а я едва слезу не пустил, черт!"

- Ваша карточка, - повторил Омари Ленгстон.

Карточку? А, дудки! Хотя, если желаете карточку, прошу, немного поиграем, я еще не робот, не спятил в полете, наверное, и чувство юмора сохранилось. Вот вам и карточка, пожалуйста!

Сезар положил на ладонь Ленгстона именную пластинку: координаты базы, задание... вплоть до группы крови, ткани и т.д., что-то наподобие солдатского медальона. Здесь о нем все, знакомьтесь. Сезар невольно иронически поклонился.