Гамадриады подстерегают в саду

— Под началом такой прекрасной дамы и они захотят долго жить, — нашлись гости, — а если все же умрут, мы изловим новых!

Только начало смеркаться — все двенадцать сотрудников серпентария уже собрались на висячих мостках над местом, где недавно выпустили новое пополнение. Через некоторое время, прибегнув к помощи светосильного бинокля, мы увидели сначала одного, а затем немного в стороне и второго гамадриада. В меркнущем предвечернем свете они по казались нам темными неподвижными спиралями, прикрытыми веткой терновника. Мы толпились на мостках, мешая друг другу. Под нами были без малого шестиметровые королевские кобры, каждая из которых, возможно, убила несколько человек. От этих мыслей перехватывало дыхание. Персиковый сад… Опаснейший из растительных ядов в косточках ароматных, налитых солнцем бархатных плодов… И под сенью деревьев скользкие, холодные обладатели сильнейших из животных ядов.

В тот вечер в нашем возбужденном мозгу случайные совпадения превращались в какие-то романтические закономерности; персиковая косточка и два подвижных ядовитых зуба королевской кобры! Нам казалось тогда, что сама собой напрашивается мысль о таинственной внутренней связи. Конечно, все это чепуха, и персиковый сад выращен был только потому, что ближайший совхоз предложил нам лишние саженцы. Но тогда мы склонны были усматривать нечто мистическое в том, что персиковый сад дал приют ядовитейшим из земных тварей…

— Кто же ими займется? — спросила Баталина.

Ее будничный деловой вопрос рассеял наши фантазии. Мы притихли, каждый взвешивал свои возможности. Повинуясь внезапно внутреннему импульсу, я сказал:

— Ирина Павловна, если мне доверят…

— Отчего же нет, — помедлив мгновение, отозвалась Баталина, — ведь кому-то нужно с ними работать. Или я займусь.

Кое-кто из коллег с любопытством заглянул мне в лицо, и мы молча зашагали по подвесным мосткам в лабораторию.

…Это были в высшей степени злобные и свирепые змеи. И какой они обладали силой! В моих руках перебывало их немало, но эти две мне особенно запомнились. Самолюбие мое вполне было удовлетворено: я чувствовал себя почти героем.

В серпентариях змеям не вырывают зубы, а действенного противоядия мы к тому времени еще не имели. Поэтому занятия с нашими «милыми» созданиями всякий раз значительно встряхивали нервы. Ведь даже легчайшая царапина от змеиных зубов могла стать смертельной.

Мы прикладывали электроды против того места, где помещались ядовитые железы, и к любому другому месту, чаще к хвосту. Потом включали ток. Такой способ получения яда меньше изнуряет и травмирует змею, чем массирование ядовитых желез. Вытекающие четыре, пять или шесть капель яда собирали, прокалывая змеиными зубами эластичную резиновую пленку на мензурке. Затем собранную зеленоватую жидкость сливали в стерильные пробирки или высушивали в часовых стеклах на солнце. Сухой кристаллический яд исключительно долговечен. Он не теряет ядовитых свойств свыше двадцати пяти лет.

Яд нам нужен был во все возрастающих количествах для проверочных инъекций лошадям и другим животным. Дозы его при впрыскиваниях мы непрерывно увеличивали. Заготовка яда для будущих экспериментов была мучительно медленной. Я получал его крохотными порциями через каждые две недели. Такой промежуток позволяет змее отдохнуть от болезненной процедуры и накопить его вновь. Мы стремимся изготовлять обезвреживающие яд сыворотки.

«Механизм» невосприимчивости к змеиному яду прост. Если животное, которому ввели яд, перенесло отравление, то его организм начинает вырабатывать к этому виду яда так называемые иммунные тела, и следующие отравления переносятся уже сравнительно легко. Повторными инъекциями можно добиться того, что даже многократная смертельная доза яда будет нейтрализована и выведена из организма. Естественного иммунитета у человека к змеиному яду нет. Последствия отравления в конечном счете зависят от пропорции между весом тела пострадавшего и количеством введенного токсина. Чем человек тяжелее, тем количество яда, поступившего в организм, на килограмм его веса соответственно меньше и состояние укушенного лучше. Сыворотку получаем из крови лошадей. Почему лошадей, а не морских свинок? Да потому, что у лошадей можно за один раз взять много крови.

Появление королевских кобр никак не отразилось на птичьем населении нашего сада. Чириканье и щебет раздавались со всех сторон. Приятно было наблюдать за веселой возней пичужек в листве деревьев. Вверху беззаботно порхали птицы, а внизу, на земле, царило могильное безмолвие и только кое-где под склоненной зеленой ветвью мы замечали мечущиеся раздвоенные молнии, ощупывавшие листву и камни, — черные змеиные языки.

Но к вечеру, когда дневная жара спадала, наземный мир оживал. В сумеречных тенях с вкрадчивым шорохом скользили длинные узорчатые тела. Мы следили за ними в бинокль из лаборатории или, поднявшись на плоскую кровлю здания, направляли в сад небольшой прожектор. Ночи бывали обычно звездными, ни единого облачка не появлялось месяцами. А утром, отрешившись от наваждений наивной ночной романтики, мы снова принимались за колбы, пробирки, переливания настоев и, поймав в коридоре одного из двух змееловов, втолковывали по цветным таблицам, какую очередную змею следовало поймать… Все шло по раз заведенному порядку, и лишь чрезмерное пристрастие некоторых змееловов к спиртному омрачало нашу размеренную жизнь. Они оправдывали дружбу с бутылкой опасностями своего занятия, которое, по их мнению, требовало «приема чего-либо успокаивающего». Но они редко ошибались в распознавании нашего своеобразного материала, доставляли всегда то, что требовалось, и к их слабости до поры до времени все относились снисходительно. Это оказалось явной ошибкой.

Однажды тихим теплым вечером мы собрались в лаборатории и, прослушав по радио последние известия, обменивались историями и забавными приключениями из нашей жизни. С нами была и Ирина Павловна. Она рассказала занимательный анекдот о плетьевидной древесной змее. Как-то бразильский профессор-герпетолог в своем кабинете, наполненном коробками и террариумами с живыми и препарированными змеями, упаковывал книги для нашего института. Весь во власти каких-то своих мыслей, он завернул посылку в серую оберточную бумагу и надписал адрес. Не найдя в ящике стола шпагата, он крикнул ассистенту, чтобы тот принес бечевку, и на минуту вышел из кабинета. Возвратившись, он нашел на диване какой-то серый шнур, рассеянно поднял его и обвязал им посылку. Передав ее мимоходом служащему института, он направился домой.

Пропутешествовав много дней по почтовым отделениям, посылка легла на директорский стол нашего института. Она была скреплена печатями и перевязана толстым тускло-серым с буроватым оттенком шнуром. «Какой симпатичный шнур, сказала одна из лаборанток и принялась аккуратно его развязывать. Посмотрите, — добавила она, — он весь в мелких, едва заметных чешуйках. Совсем как на змеях. Впервые вижу такой шнурок!» И вдруг на глазах у ошеломленных очевидцев шнурок начал быстро без посторонней помощи разматываться! Еще миг и шнур соскользнул со стола на пол, а потрясенная этим зрелищем аудитория с воплями кинулась вон из комнаты… Рассеянный бразильский профессор перевязал посылку живой плетьевидной змеей, случайно выбравшейся из коробки…

— Этот анекдот основан на том, что древесные плетьевидные змеи прекрасно умеют притворяться, — сказала в заключение Баталина, — они подолгу замирают и становятся похожими на сучья и веточки деревьев или тонкие лианы и даже раскачиваются и колышутся на ветру. Оснований для курьезных выдумок более чем достаточно…

Вдруг она смолкла и быстро посмотрела в окно.

— Мне послышалось… — начала она и не договорила. Разговоры разом оборвались, все прислушались. Я запомнил выражение какого-то неопределенного беспокойства на лицах, густую синеву неба за окном и черные силуэты персиковых деревьев в фиолетовой дымке. Затем припоминаю раздавшийся в тишине легкий скрип перекидного мостика, чьи-то ритмичные тяжелые шаги по деревянному настилу. Кто-то вошел в царство змей в самую опасную пору. Саша Бронников и одна из лаборанток кинулись к окну. Два взволнованных голоса окликнули человека, который шагал по змеиным владениям, задевая ветви деревьев. Ответом был только шорох листьев. Но вот раздалось невнятное пьяное бормотание.