Рифтеры (Сборник)

– Может быть, и нет. Но готов поспорить, что все психи на свете – гады.

– Ты – нет, – сказала она.

И уставилась на него серьезными темными глазами. Он вдыхал ее запах и не мог остановиться. Он хотел ее обнять. Хотел выпотрошить ее, как рыбу, и насадить го­лову на палочку.

Он скрипнул зубами и промолчал.

– Слышал когда‑нибудь о парадоксе стрелки? – по­молчав, спросила Элис.

Дежарден покачал головой.

– Шесть человек в неуправляемом вагоне несутся к обрыву. Единственный способ их спасти – перевести поезд на другой путь. Только вот на другом пути кто‑то стоит и не успеет отскочить, поезд его задавит. Переве­дешь ли ты стрелку?

– Конечно.

Это был простейший пример общего блага.

– А теперь предположим, ты не можешь перевести стрелку, но можешь остановить поезд, столкнув кого‑ни­будь на пути. Столкнешь?

– Конечно, – немедленно ответил он.

– Вот что я для тебя сделала, – объявила Элис.

– Что?

– Для большинства людей это не одно и то же. Они считают, что перевести стрелку – правильно, а столк­нуть кого‑то на рельсы – нет. Хотя это в точности та же самая смерть против того же количества спасенных жизней.

Он хмыкнул.

– Совесть не рациональна, Ахилл. Знаешь, какие ча­сти мозга включаются, когда ты делаешь моральный вы­бор? Я тебе скажу: медиальная лобная извилина, задняя часть поясной, угловая извилина. Все это...

– Центры эмоций, – вставил Дежарден.

– Именно так. Лобные доли вообще не искрят. Даже тем, кто признает логическое равенство этих сценариев, приходится приложить усилие. Просто толкнуть кого‑то на смерть ощущается как нечто неправильное, даже если на весах те же жизни. Мозгу приходиться бороться с глу­пым, беспричинным чувством вины. Для перехода к дей­ствию требуется больше времени, больше времени нужно для принятия решения, и в конечном счете вероятность правильного решения ниже. Вот что такое совесть, Кай­фолом. Она подобна насилию, жадности, родственному отбору – была полезна миллион лет, но стала вредить с тех пор, как мы перестали просто выживать в естествен­ной среде и стали над ней доминировать.

«Ты эту речь отрепетировала», – подумал Дежарден.

И позволил себе легкую улыбку.

– Человек – это немножко больше, чем вина и ра­зум, моя дорогая. А ты не подумала, что, возможно, вина не просто стреноживает разум? Может, она сдерживает и еще кое‑что?

– Например?

– Ну, просто ради примера... – Он выдержал паузу, притворяясь, будто ищет вдохновение. – Откуда тебе знать, что я не какой‑нибудь чокнутый маньяк‑убийца? Откуда знать, что я не психопат, не суицидник, ну или садист, допустим?

– Я бы знала, – просто сказала Элис.

– Думаешь, у маньяков это на лбу написано?

Она сжала ему колено.

– Я думаю, что знаю тебя очень давно, а безупречно притворяться невозможно. Тот, кого переполняет нена­висть, рано или поздно сорвется. А ты... ну, никогда не слышала о монстрах, уважающих женщин до такой сте­пени, что отказываются их иметь. И, кстати, не хочешь ли пересмотреть последний пункт? Просто поразмысли.

Дежарден покачал головой.

– Так ты, значит, во всем разобралась?

– Вполне. И терпения мне не занимать.

– Это хорошо. Сейчас оно тебе понадобится. – Он встал и улыбнулся ей сверху. – Я на минутку в ванную. Чувствуй себя как дома.

Она улыбнулась в ответ.

– Обязательно. Можешь не спешить.

Он запер дверь, облокотился на раковину и присталь­но уставился в зеркало. Отражение ответило свирепым взглядом.

«Она предала тебя. Превратила тебя в это».

Она ему нравилась. Он ее любил. Элис Джовелланос много лет была ему верным другом. Дежарден сложил все это на чашу весов.

«Она сделала это нарочно».

Нет, нарочно это сделали они.

Потому что Элис действовала не сама по себе. Она дьявольски умна, но Спартака создала не в одиночку. У нее были друзья. Она сама призналась. «Мы вроде как политические, правда, с организацией беда» – сказала она, сообщив ему о его «освобождении».

Он чувствовал, как ржавеют и рассыпаются связи у него в голове. Как его ущербность, ухмыляясь, дергает эти разъеденные ржавчиной проводки. Он поискал в себе намек на сожаление, которое испытал несколько минут назад: когда задел чувства Элис, причинил ей боль. Он и сейчас мог бы ощутить раскаяние или что‑то похожее, если бы постарался.

«Ты не раб своих импульсов», – сказала она.

В принципе, это было правдой. Ахилл мог сдержать­ся, если хотел. Но вот беда: он начинал понимать, что не хочет.

– Эй, Кайфолом, – позвала из комнаты Элис.

«Заткнись. ЗАТКНИСЬ!»

– Да?

– Мандельброт требует ужина, а кормушка пустая. У тебя не осталось корма под раковиной?

– Не осталось. Она научилась открывать дверцы.

– Тогда г...

– В шкафчике в спальне.

Ее шаги простучали мимо двери, Мандельброт подго­няла Элис мяуканьем.

«Нарочно!»

Элис заразила его, опередив график, чтобы освобо­дить его разум для сражения с Бетагемотом – а может быть, и по личным причинам, осознанным или нет. Но ее дружки целили куда выше Ахилла Дежардена – они задумали «освободить» всех правонарушителей на Земле. Лабин, в темноте, две недели назад, подытожил: «Всего несколько тысяч человек держат руки на кнопках, способ­ных парализовать весь мир, а вы превратили этих людей в клинических социопатов».

Интересно, стала бы Элис применять свои семанти­ческие аргументы на Лабине? Будь она привязана к тому стулу, ничего не видя, намочив штаны от страха, слыша, как это кровожадное отродье расхаживает рядом, сочла бы она уместным читать ему лекции об уровне серото‑ нина и угловой извилине?

Может, и сочла бы. Что ни говори, она и ее друзья – «политические», хоть и «с организацией беда», а от поли­тики человек глупеет. Начинает верить, что человеческое достоинство – какой‑то платоновский идеал, моральный итог, который можно вывести из неких первооснов. Не тратьте время на примитивную биологию. Не волнуйтесь за судьбу альтруистов в дарвиновской вселенной. Люди другие, люди – особенные, люди – агенты морали. Вот к чему приходишь, когда слишком много времени уде­ляешь составлению манифестов и слишком редко гля­дишься в зеркало.

Ахилл Дежарден оказался всего лишь первым пред­ставителем новой породы. Скоро появятся другие, столь же могущественные и столь же неудержимые. Может, уже появились. Элис не посвящала его в подробности. Он не представлял, насколько далеко простираются ам­биции Общества Спартака. Не знал, кого еще успели инфицировать и сколько длится инкубационный пери­од. Знал только, что рано или поздно у него появятся соперники. Если не начать действовать сразу, пользуясь полученной форой.

Мандельброт еще мяукала в спальне – видимо, рас­пекала неумелую домработницу. Дежарден ее понимал: у Элис было более чем достаточно времени, чтобы до­стать гранулированный корм, принести пакет в кухню и...

«В спальне!» – сообразил Ахилл.

«Ну, что ж, – подумал он миг спустя, – пожалуй, это решает вопрос».

Лицо в зеркале вдруг стало очень спокойным. Оно не двигалось и в то же время словно говорило с ним. «Ты –не политик, – говорило лицо, – Ты – механизм. Природа запрограммировала тебя на одно, УЛН – на дру­гое, Элис вмешалась и переключила на третью программу. Все это не ты, и все – ты. Ты сам ничего из этого не выбирал. И ни за что не отвечаешь.

Это она сотворила с тобой такое. Эта мочалка. Тупая давалка. Что бы ни случилось дальше, вина не на тебе.

На ней».

Он отпер дверь и прошел в спальню. Сенсориум у него на подушке предательски поблескивал. Тактиль­ный костюм лежал поперек кровати, словно сброшенная кожа. Элис Джовелланос тряслась у изножья кровати, стаскивая с головы шлем. Лицо у нее было красивым, без кровинки.

Жертву в этом виртуальном застенке она не могла не узнать. Дежарден настроил симуляцию с точностью до тысячных.

Мандельброт тут же забыла об Элис и, громко мур­лыча, начала бодать лбом хозяина. Дежарден на нее не смотрел.