Простые числа

— Нет. Он приехал, я только встала… У него же не было телефона, а звонить из автомата Олег не хотел. Выглядел он каким-то… растерянным. Я спросила, хорошо ли он себя чувствует. Может, болит голова. «Нет, — сказал он. — Я чувствую себя прекрасно. Но в два часа девочка пойдет на пруд…»

— Он так сказал? — поразился я. — Он знал, что… Откуда? Как? Это ведь было не его решение!

— Элементарно, Ватсон, — сухо сказала Буданова. — К сожалению, уж это совсем элементарно. Только вы, похоже, не знаете ничего об Асе. В поселке девочка известна каждому. Она предсказуема, как восход солнца. И это в определенной степени счастье для ее матери, иначе ей пришлось бы с дочерью совсем туго… Каждый день в одиннадцать Ася приходит в магазин, сжимая в кулачке деньги, и ей дают бутылку кефира и пакет молока. Каждый день примерно в час Ася обходит вокруг своего квартала, и вид у нее при этом такой, будто она проверяет, не могут ли в дом забраться воры. И каждый день, кроме ненастий, когда Наташа запирает дверь и не выпускает дочь из дома, отчего та плачет и пытается распахнуть окно, которое давно заколочено… так вот, примерно в два Ася идет на пруд и обходит его кругом, по часовой стрелке, а потом — против. И возвращается домой. Вечером она опять совершает обход вокруг дома…

— И Олег Николаевич пошел на пруд, — сказал я. — Но он не мог предвидеть, что девочка захочет пойти по льду, а лед проломится, и…

— Не мог? — горько произнесла Евгения Ниловна. — Разве так трудно сопоставить? Утром он знал, в каком часу остановится его счетчик.

— В два…

— В четырнадцать с минутами. Последнее решение. Вероятности тех или иных событий…

— Да, я понимаю, — сказал я. — Он шел за ней следом? Она пошла вдоль пруда, как обычно, а потом, уже на той стороне, вдруг решила вернуться по льду.

— Видимо, так.

— А он пошел за ней.

— Скорее всего.

— И когда лед проломился… это было как раз то самое время… последний щелчок.

— Теперь вы понимаете, почему у него не было выбора?

— Был, — сказал я. — Не между жизнью и смертью Аси, а между собственной разумной жизнью и…

— Возможно.

Я встал. Повернулся и посмотрел на Евгению Ниловну сверху вниз.

— Вы говорите: «видимо» и «возможно». Почему? Вы ведь все видели своими глазами!

Она встала. Она даже не оперлась руками, поднялась быстро, как молодая.

Мы стояли и смотрели друг на друга. Из уголков ее глаз вытекли слезинки, и она отвела взгляд.

— Откуда вы…

— Веденеев сказал: кто-то стоял на холме, откуда видно… Стоял и ушел. Пока участковый не связал это с… несчастным случаем. Он не смог определить время — когда этот человек стоял на холме. Может, намного раньше… Но ему это не дает покоя…

— Что я смогу сказать? Что он поймет? Да и не будет он…

— Скорее всего, нет, — согласился я. — Оно ему надо?

— Да, — сказала Евгения Ниловна, наклонилась, и мне пришлось ее поддержать, обнять за плечи, так мы и стояли в этой странной позе, будто…

— Да, — повторила она, прижавшись лицом к моей груди, и я ее плохо слышал, скорее, догадывался о том, что она говорила. — Я поехала к нему после обеда… Сердце прихватывало, я положила под язык валидол… Так мы и шли. Впереди Ася, за ней метрах в десяти Олег, а еще дальше я, и все время боялась, что он меня увидит, и я помешаю ему выполнить последнее решение.

— Вы не собирались…

— Это было его решение, ведь так? Только его. Последнее. Я думала… если что, вызову «скорую», мобильник у меня с собой… Так мы дошли до пруда, и я поднялась на холмик, чтобы лучше видеть и, если что…

— Вы видели.

— Это произошло так быстро! Ася вдруг свернула с тропинки и пошла по льду. Треск. Олег помчался большими шагами. И… В общем, потом я ушла.

— Вы так и не позвонили в «скорую»!

Она оттолкнула меня обеими руками, отступила на шаг. Слез на ее лице не было.

— Я решила неправильно?

Я молчал. Неправильно. Конечно. Она бы вызвала «скорую» и осталась ждать. Врачи только и смогли бы, что зафиксировать смерть, а потом… Как вы здесь оказались? Что видели? Милиция. И нужно было бы или молчать, вызывая никому не нужные подозрения, или рассказать все, вызывая никому не нужное недоверие. А потом понаехали бы журналисты, уж от них точно не избавишься, и пришлось бы…

Как поступил бы я сам?

У нее не было ни малейших шансов спасти обоих. Или одного. Или одну. Выбора не было. И у Парицкого не было выбора. Значит…

Или выбор был? Есть ли вообще у человека выбор в такой ситуации? Разве он выбирает в этот момент с помощью разума? Или действуют только инстинкты, которые у всех разные: один бросается на помощь, рискуя собой, другой отступает. Решения эти бессознательны, и значит… Значит, счетчик не щелкает. Нет выбора — нет щелчка.

Но тогда… Значит, это не могло быть последним решением Париц-кого в его жизни! Что-то должно было произойти раньше! Раньше должен был раздаться последний щелчок счетчика, раньше должен был Олег Николаевич принять окончательное решение, а потом — одни инстинкты… как у парализованного, каким он никогда не хотел быть.

— Я решила неправильно? Буданова ждала.

— Вы могли его остановить… до того, как он побежал. Крикнуть. Позвать.

— Это было бы правильно? — настойчиво повторила она.

— Нет, — сказал я.

На лбу Евгении Ниловны выступили капельки пота. Она стояла, пошатываясь, я подхватил ее под руку и отвел на диван. Пружины на этот раз охнули разом, вразнобой.

— Где ваше лекарство? — спросил я.

— Там… на тумбочке.

Я вытащил из пакета пластинку валидола, оторвал таблетку, дрожащими пальцами Евгения Ниловна положила лекарство под язык и затихла, глядя в потолок.

Я сел рядом на стул. Как она жила здесь — одна? Старая женщина. Аесли приступ? Телефон всегда под рукой — но если боль сильная и не дотянуться?

А я-то? Мне тоже не двадцать, не сорок и даже не пятьдесят. И каждую минуту может… Сколько еще тикать моему счетчику? Сколько решений я еще смогу принять в жизни?

— Идите, Петр Романович, — сказала Буданова слабым голосом. — Вы опоздаете на последний автобус.

— Я не могу сейчас…

— Со мной все будет в порядке, — едва заметно улыбнулась она. — Мой счетчик еще…

— Вы знаете? — вырвалось у меня.

— Не с точностью до дня, конечно.

— Вы знаете… — пробормотал я.

Она хотела кивнуть, но лежа не получилось, голова Евгении Ниловны странно дернулась.

— Не надо, — сказал я. — Полежите спокойно.

Минуту в комнате стояла такая тишина, что, казалось, было слышно, как за окнами падают снежинки и ложатся на землю с тихим звоном, будто крохотные осколки хрусталя.

— Не думайте об этом, Петр Романович, — неожиданно произнесла Евгения Ниловна и посмотрела мне в глаза. — Не нужно вам знать. Никому не нужно.

— Я понимаю, — сказал я. — Когда знаешь, начинаешь принимать решения чаще, чем обычно. Да? Приближаешь конец.

— Нет, — сказала она. — То есть, наверное, и поэтому тоже. Но главное в другом. Когда знаешь… Хочешь, чтобы твои последние решения были значительны. Не размениваться на мелочи. И тогда…

Она хотела что-то сказать, но передумала. Мне показалось, что я понял ее мысль. Эта мысль мне не понравилась. Она была… неправильной? Может, и правильной, но — неверной. Парадокс?

— Вы хотите сказать, — медленно произнес я, — что свое последнее решение — спасти Асю, если что-то с ней случится — Олег Николаевич принял еще тогда, когда пошел за ней следом? Еще по дороге? Его счетчик зашкалило и… И если бы не его решение, Ася не свернула бы с тропы на лед? Она не поступала так прежде. Но это же вообще чепуха! Телепатия? Вы хотите сказать, что он сам ее толкнул? Сам?

Должно быть, я кричал. Не знаю. По-моему, я не произнес ни слова, только думал вслух.

Евгения Ниловна положила руку на мою ладонь.

— Ну да, — сказала она тихо, и мне пришлось наклониться, чтобы расслышать. — Конечно, чепуха. Он ее толкнул? Вы действительно могли так подумать?