Письмо живым людям

Макбет ждал.

— Я, животное Коль Кречмар, не люблю размазней, ибо подсознательно боюсь, что сам мог бы… да еще и могу… оказаться таким. Но я, человек Коль Кречмар, очень тебе благодарен и очень тебя уважаю, и если… когда-нибудь что-то смогу… понадоблюсь тебе… — Он запнулся, перевел дыхание и вдруг, смущенно улыбнувшись, сказал с веселым удивлением: — Трудно!

— Еще бы, — сказал Макбет, улыбаясь тоже. — Даже молочко из мамы сосать — трудная работа! Для младенца, — с добрым ехидством уточнил он. — А как он сердится, когда не может сразу грудь правильно ухватить!

— Намек понял, — ответил Коль. — Полетел трудиться.

— Счастливо, Коль. Еще увидимся.

— Надеюсь. Тебе тоже счастливо, мальчик. Спасибо.

И он повернулся к пульту.

Несколько секунд бессмысленно тискал трость, и она, как живая, шевелилась в зябнущих пальцах. Потом сказал:

— Ну, давай, милок.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие! — рявкнул скорди и закрыл колпак.

Прислонившись к сосенке плечом, Макбет проводил взглядом стремительно удаляющуюся машину и позвал:

— Всеволод…

— Я, — раздался голос из бронзовой красивой бляшки на Макбетовом воротнике.

— Что ты скажешь теперь?

Слышно было, как Всеволод дышит.

— Я ему обещал. Ты слышал?

— Да. Кажется, мы побеждаем, Макбет?

— Кажется, побеждаем. Убежден.

— Значит, вариант «Б»?

— Я ему обещал, что ловушек не будет. Обещал.

— Хороши бы мы были… — сказал голос Ясутоки.

— Я думаю, — медленно проговорил голос Всеволода, — что те, кто голосовал за смыв, просто устали от самого факта существования столь неразрешимой проблемы, как Коль.

Макбет отодрал от стола ломоть коричневой коры и стал рассеянно крошить его края.

— Пост Онохой — Центру и посту Караганда, — раздался спокойный голос. — Коль прошел над Байкалом. Пост Караганда, принимайте.

— Пост Караганда принял. Высота двенадцать семьсот, скорость три двести.

— Ну, вот. — Макбет отшвырнул разорванную в твердые клочья кору и отряхнул ладони. На снег медленно посыпалась тонкая бурая пыль. — Пора отдавать приказ в Ориуэлу, Всеволод, извини. Он быстро летит.

— Эх! — раздался незнакомый Макбету горестный голос. — Как спешили с монтажом, как гнали! И какая идея грандиозная была! За считанные минуты его прохода по галерее вычленить из памяти все, чего он стыдится, и смыть!..

— Идея… — не дослушав, медленно проговорил Макбет. — Я еще не имею диплома психолога, но заявляю со всей ответственностью: идея психопатическая. Это называется: пристрелить из жалости… Время идет, Всеволод.

— Центр — посту Караганда, — произнес Всеволод. — Они разговаривают?

— Колю явно не до беседы, — ответил диспетчер. — При появлении внизу Байкала он попросил чуть уменьшить скорость и через двадцать семь секунд сказал: «Красота какая, служивый! Эх, брат… И ничего-то я не видел, ничего не знаю…» Далее молчит.

— Он нужен нам всем, — резко сказал Макбет. — Такой, какой есть. Чтобы понять, чего мы сами стоим.

— Что?

— Если мы всем нашим распрекрасным человечеством не сумеем убедить одного хорошего человека в том, что ложь не необходима для жизни, то грош человечеству цена.

— Далеко пойдешь, Макбет, — с симпатией сказал Ясутоки.

Макбет грустно усмехнулся и, неуклюже косолапя на снегоступах, пошел к скиту.

— Знаешь, Всеволод, — сказал он, — в наших странах это одно время… любили. Посковыривать памятники, поменять названия — и как бы ничего и не было. Новая чистая жизнь.

А на самом деле — просто очередной сброс на ноль. Больше века на месте топтались.

— Центр… — сказал петушиный голос Всеволода и засекся. Кашлянул и повторил: — Центр — Ориуэле. — Чувствовалось, что язык у него неповоротлив, как доска. — Решение референдума психологов отменяю. Смыв не проводить. Подтвердите прием.

Диспетчер в Ориуэле, наверное, просто рта не успел открыть, но Всеволод гаркнул свирепо:

— Подтвердите прием!!

— Ориуэла — Центру, — поспешно ответил диспетчер. — Вас понял. Смыв не проводить. Прости, Всеволод, — уже неофициальным голосом добавил диспетчер, — я замешкался, потому что… показывал большой палец оператору. Мы — за, Всеволод. Откровенно говоря, нас просто воротило от этого решения. Нажать такую кнопку…

— Плакал твой маршальский жезл, — раздался новый голос.

Всеволод нервно рассмеялся.

— Поделом, — сказал он.

— Я серьезно.

— Большие чиновники только и нужны для таких моментов, — проговорил Всеволод. — Спасти дело и получить по шапке… Я же сказал — поделом. Три недели подбирал группу адаптации, весь цвет перебрал… а мальчик, третьекурсник, по чистой случайности попавший в скит, понял дело лучше нас.

Макбет, неумело снимая снегоступы у крыльца, бледно улыбнулся.

— Гийом понял, — вступился Ясутоки.

— Да, Гийом понял, — согласился маршал.

— Всеволод, — позвал Макбет. — Симу, будь добр, предупреди сам, мне… н-не хочется.

— Я все слышу, Мак, — тихо сказала она.

Он даже зажмурился на секунду.

— Я смотрю, у вас там полно народу.

— Нет, я просто на связи. Я уже лечу туда. Спасибо тебе, Мак. Теперь я могу сказать: я бы перехватила его у входа и ни в коем случае не пустила внутрь.

— Ты бы ему все рассказала? — тихо спросил Всеволод.

— Абсолютно все.

— Молодец, — проговорил Макбет. — Ты молодец, Симка. Вот почему ты две недели носа не казала со своего атолла…

— Да. Чтобы никто не услышал.

— Молодец, — повторил Макбет и несколько раз бесцельно похлопал ладонью по шатким перилам крыльца.

— Мак, а ты сам? — спросил Всеволод.

— Я уже выяснил, чего стою. — Макбет положил руку на колпак яркого скорди и стал поглаживать его, потом прижался к холодной машине щекой. А потом уселся на верхнюю, самую скрипучую ступеньку крыльца, прямо под надписью «Пансионъ для холостяковъ».

Этот сборник я постарался выстроить в реальной хронологической последовательности — то есть произведения в нем расположены так, как возникали их ПЕРВЫЕ варианты, становившиеся (порой — через много лет) основами для текстов, в конце концов выходившими в свет. Для сравнения я оставляю и ту датировку, которая уже стала известной благодаря предыдущим изданиям.

Вот, например, «Вода и кораблики». Да, тот текст, который был в итоге опубликован и который продолжает время от времени публиковаться, был написан в декабре 1990 года, когда я сидел в Доме творчества писателей в Комарове, бегал в меру своих скудных спортивных дарований на лыжах, а набегавшись, присаживался к столу. Но история этой не слишком-то гениальной повести долга и почетна.

Первый вариант ее был написан мною на зимних каникулах второго курса университета (январь 1973 г.). Текст этот не сохранился — не могу вспомнить, куда я его дел. Одно время у меня была привычка жечь собственные рукописи, которые по тем или иным причинам вдруг начинали казаться мне устаревшими. Но сжег я первый вариант, называвшийся «Мотылек и свеча», или подарил кому-то на память, или еще что — я не могу вспомнить. Слишком уж много лет прошло. В сущности — целая жизнь.

Толчком для возникновения замысла явились, как это у меня частенько бывало в молодости, впечатления не жизненные (их в ту пору, как легко понять, катастрофически не хватало — увы, не хватает и теперь, но уже не по причине молодости, а по причине занятости), а читательские, литературные. Тогда, едва сдав зимнюю сессию, я приник к только что купленному 24-му тому «Библиотеки современной фантастики», в коем и прочел бестеровского «Человека без лица». Помимо того, что вещь эта мне очень понравилась, у меня блеснула мысль: а если наоборот? У Бестера мельком упоминается одно из наказаний, которым общество телепатов подвергало проштрафившихся своих членов: изгнание из своих рядов; человек, который слышит мысли других, оказывался обречен на жизнь среди нетелепатов и, по мысли Бестера, страшно страдал в одиночестве. А я подумал: а если один-единственный нетелепат оказался бы в обществе телепатов, каково пришлось бы ему?