Великий зверь Кафуэ<br />(Забытая палеонтологическая фантастика. Том XI)

— Слушайте, однако, — заметил я, чувствуя все время, что верчусь в каком-то круге, из которого не могу выбраться, — если это летающее животное, как объяснить тогда следы, которые тянутся к телу Сердгольма и в обратном направлении от него?

— По своему устройству, — отвечал мне профессор, — птеранодон не может быстро подыматься от земли. Он или ищет какого-нибудь крутого обрыва или скалы, с которых сразу бросается вперед, или быстро бежит по земле и, подскочив сразу вверх, расправляет широко крылья и летит. Спустившись вниз, он сперва пробегает некоторое пространство и затем уже останавливается. На основании этого мы можем предположить следующее: птеранодон находился на краю обрыва, собираясь совершить свой вечерний полет; внизу появляется человек; в птеранодоне пробуждается хищная натура его; он бросается вниз, быстро подбегает к человеку, бьет его своим ужасным клювом и возвращается, чтобы взобраться на гору и начать оттуда полет.

Я держал в это время один из более мелких камней в руке; я бросил его в сторону оврага и, повернувшись к профессору, сказал:

— Будь бы берег покрыт этими следами, я поверил бы этому. Это…

Мне не суждено было кончить своей сентенции. Откуда-то из темноты донесся до меня хриплый крик. В воздухе раздалось хлопанье тяжелых крыльев, и я почувствовал, что мною овладевает панический ужас… Как безумный бросился я под защиту обрыва, а за мною Кольтон. Только один профессор остался на своем месте, хотя голос его дрожал, когда он крикнул нам:

— Это обыкновенная болотная или короткоухая сова из рода Asio… Здесь она нередкое явление. Нам сегодня нечего больше здесь делать и, к тому же, мы до некоторой степени подвергаемся опасности в виду того, что птеранодон — животное несомненно ночное.

Сконфуженные, вернулись мы к нему. Всю дорогу домой я, вопреки своему здравому смыслу, находился под давлением невероятного ужаса при мысли о чудовище, парящем где-то там в темноте над нами.

Вот тот случай, который я старался изложить вам насколько мог яснее. Времени у меня будет достаточно для окончательного исследования его, ибо никто не может мешать мне заниматься этим делом, — ввиду уединенного положения места, ввиду того, что относительно следов птеранодона никому неизвестно, кроме нас троих.

Теперь 4 часа утра, и я спешу отослать письмо свое с первым дилижансом, который отправляется в город. Затем я посплю часа два, после чего отправлюсь к месту происшествия, чтобы застать следы еще нетронутыми. Может пойти дождь и смыть их, за исключением тех, надеюсь, которые я прикрыл камнями. Профессор Равенден пишет в настоящее время монографию о потомке птеранодона, пережившем своих предков. На основании этого можно составить хорошую статью для газеты. Если он находит возможность подтвердить тожество, почему мы не можем сделать того же?

Настоящий, право, кошмар… бесформенный, неосязаемый. Могу себе представить, что вы подумаете теперь. Не воображайте только, пожалуйста, будто я потерял весь свой здравый смысл. Я в трезвом уме и памяти, также как Кольтон, и, по всей вероятности, наш профессор Равенден. Факты в точности описаны мною. Жизнью своей готов пожертвовать, если окажется, что следов нет. Все сводится к следующему, мистер Клер: птеранодон или не птеранодон, — но так же верно, как и то, что меня зовут Хайнс, существо, убившее Павла Сердгольма, никогда не ходило на человеческих ногах.

Искренне преданный вам Гарри Хайнс.

P. S. Завтра я пошлю купить себе ружье и, если здесь живет где-нибудь странное летающее существо, я постараюсь убить его.

Телеграмма. Монтаук, 8 час. у. Сент. 21. 1910. Джону Клеру, редактору-издателю «Новой эры», Нью-Йорк.

Хайнс убит таинственно на взморье сегодня утром. Удар нанесен в область сердца. Пришлите инструкции.

Проф. Равенден.

Стенфорд Кольтон.

Извлечение из письма Кольтона к отцу в Нью-Йорк.

Сентября 21.

Спешу, дорогой отец, познакомить тебя с историей о птеранодоне. Тебе, как человеку деловому, все это, пожалуй, покажется достойным смеха. Ты, я думаю, ни на один цент не держал бы пари за существование птеранодона, поверив на слово ученому идеалисту-теоретику, который основывает свое предположение на странных следах, найденных на взморье. Ты прав, так по ступил бы и я. Тем не менее, я перетрусил и бросился бежать, как безумный, когда из оврага вылетела сова. Не думаю, чтобы и ты не потащил нас за собою, будь ты здесь вместе с нами.

Вернемся, однако, к Хайнсу. Я последний человек в мире, говоривший с ним. Я спал очень беспокойно, а потому слышал, когда он в шесть часов утра прошел через комнату мимо меня.

— Это вы, Хайнс? — спросил я.

— Да, — сказал он. — Я иду на взморье.

— Подождите минуть пятнадцать и я пойду с вами, — сказал я.

— Если вам не особенно хочется идти, Кольтон, то лучше не ходите. Я хочу сначала отправиться туда один. После завтрака я не прочь, чтобы вы пришли и присоединились ко мне.

— Хорошо, — отвечал я. — Вы вправе поступать, как хотите. Всего лучшего! Да погодите же минуту! Получили вы ружье?

— Нет! — отвечал он.

— Возьмите тогда мой револьвер, — сказал я.

— Вы видели, должно быть, худые сны, — засмеялся он. — Зато я хорошо отдохнул, и крепкий сон выгнал из моей головы фантастическую птицу профессора. Не думаю, во всяком случае, чтобы револьвер мог помочь мне против такого чудовища… Не правда ли? Премного обязан вам, Кольтон.

Я встал тем временем и подошел к дверям.

— Желаю вам успеха! — сказал я и вслед за этим, побуждаемый каким-то странным чувством, выбежал за дверь и крепко пожал ему руку.

Он с удивлением взглянул на меня, точно смущенный какою-то мыслью, и затем сказал:

— Часа через два мы увидимся с вами.

С этой минуты сон не существовал больше для меня. Я пробовал заснуть, но не мог. Семья Стретона замерла от удивления, когда в семь часов утра я появился к завтраку. Полчаса спустя я вышел, чтобы отыскать Хайнса, и направился прямо па взморье. По следам я видел, что Хайнс шел здесь передо мной. Что-то тяжелое было в неподвижной атмосфере этого утра: густой туман мешал, казалось, не только видеть, но и слышать. С тяжелым сердцем и как-то неохотно двигался я вперед. Когда я подошел к тому месту, откуда начинался поворот в сторону от холмов, открывавший вид на весь берег, я окликнул Хайнса, но ответа не получил. Я крикнул еще раз — и снова не получил никакого ответа; мною овладело томительное ощущение страха при мысли, что я один, и я ускорил шаги. Я обошел холмы и взглянул вперед…

То, что я увидел перед собой, сразило меня, как громовой удар. На том самом месте, где мы нашли Сердгольма, лежал скорчившись человек. Хотя лицо его было скрыто, я сразу узнал, что это Хайнс.

Лицо его было скрыто…

Во мне сначала заговорило дурное чувство; я бросился бежать и пробежал несколько шагов, прежде чем сознал весь стыд такого поступка. Благодарение Богу, я пришел в себя и остановился. Повернувшись назад, я споткнулся ногой о камень. Хотя оружие это было не из важных, но я решил, что лучше что-нибудь, чем ничего. Я поднял его и направился к лежавшему телу.

Я поднял камень…

Хайнс был убит против оврага. Орудие, которым его убили, было с невероятной силой брошено сзади и прошло сквозь ребра. Десяток неверных, беспорядочных следов указывали, откуда он бросился вперед, прежде чем упасть. Рана была нанесена в сердце, и он умер, надо полагать, почти вслед за ударом. Последние шаги его были бессознательные — инстинктивное желание избежать смерти. Тот, кому приходилось видеть такие вещи, не мог ошибиться, что удар нанесен сзади. Хайнс был убит, как и Сердгольм. За что? Какой мотив руководил убийцей, когда он убивал этих двух человек, которые никогда не знали друг друга, и были так противоположны друг другу! Нет, общих мотивов здесь не могло быть; тут была только жажда крови, страсть к убийству. У меня сразу мелькнула в голове мысль о птеранодоне, как его описал нам профессор. Я подбежал к тому месту, откуда Хайнс бросился вперед. Начиная отсюда, шла двойная линия следов пальцев с когтями… Кругом песок был чистый и нетронутый.