Зыбучий песок (сборник)

После длинной паузы я сказал:

— Да, может быть. О, я думаю, вы правы. Но между тем, я имею свою жизнь и не знаю, что делать с ней сейчас, когда моя карьера закончена и я не могу вернуться в космос. Какой из путей я должен выбрать, по–вашему?

Тодер поколебался и наконец сказал:

— Я упомянул об Иете, которая является одной из замечательных личностей в моей семье. И я расскажу тебе, что она ответила. Она сказала: "Возвратиться в космос? Ты думаешь, он захочет этого? Сейчас он знает все факты, не думаешь же ты, что он не захочет приложить руки к формированию личности ребенка, который, вероятно, станет человеком, способным изменить историю?" Я не буду жить вечно, Рэй. И как очень способный мой ученик, я предполагаю, ты сможешь передать мальчику многое из того, чему я тебя учил. Я не знаю никого, кто бы мог применить мои правила более успешно, чем ты, и это правда…

Он встал, улыбнувшись.

— Обдумай мои слова, — сказал он, — и когда сделаешь свой выбор, скажи об этом Иете. Она, кажется, хочет видеть свою идею подтвержденной.

Так я и сделал.

И она была рада этому.

Заглянуть вперед

1

Это сон. Это должен быть сон. Должен! Макс Хэрроу еле слышно застонал, снова и снова повторяя про себя эту фразу. Он знал: стоит ему убедить себя, что он спит, — и кошмар отпустит его, позволит проснуться. Так было всегда.

Но сейчас вырваться не удавалось. Словно две неведомые силы вцепились в него с разных сторон и, как бешеные кони, тянули каждая к себе. Сознание его раздвоилось: одна половина прекрасно помнила, как он ложился спать, как засыпал, а другая, сейчас более сильная, находилась где–то далеко от привычного ему мира.

Это место… Какие–то люди, человек двадцать, наверное, он их не видел, скорее, чувствовал рядом, в угрюмой полутьме. И ощущение промозглой сырости, и спертый воздух, настоянный запахами давно немытых тел и чадом костра. И костер, дым от которого стелился по земле. И дрожащее пламя факелов, рассеивающих тусклый желтый свет. Люди кутались в лохмотья рваных шкур, грязные, голодные, отчаявшиеся. Они находились в каком–то строении, наскоро слепленном из обломков полуразрушенного здания: на остатки кирпичных стен были брошены не очищенные от коры бревна, лампы изредка освещали их, и тогда видно было, как закоптились их белые торцы. И чувствовалось, что там, снаружи, был снег и мороз, и ветер, резкий и острый, как бритва.

Люди зябко жались друг к другу. Один из них, тощий, как скелет, в одежде, которая лоснилась от грязи, стоял на коленях в центре. Где–то рядом плакал голодный ребенок, потом замолчал — не было больше сил. Стоявший на коленях не замечал ничего. Он вытянул руки перед собой, бережно держа в сомкнутых ладонях какой–то небольшой предмет. Макс Хэрроу отчетливо видел его, и профессиональная память тотчас же подсказала ему, что это такое: кость человеческого пальца.

Вдруг оказалось, что лицо стоящего на коленях нависает над ним, совсем близко, сверкающий взгляд пронизывает его насквозь, и он услышал приказ: почувствуй нашу боль, страдай, как страдаем мы…

Снова закричал голодный ребенок, и его крик перешел в пронзительный визг, и кто–то стал трясти Макса Хэрроу и говорить что–то сердитым голосом. Он хотел ускользнуть, уйти в беспамятство, — и проснулся, дрожа всем телом, мокрый от пота.

— Макс! Макс, проснись!

О, господи. Обыкновенный голос в обыкновенном мире. Облегчение было ошеломляющим. Он обхватил руками уютную теплоту склонившегося над ним тела и пробормотал имя жены.

— Диана, я опять бредил… Как хорошо, что ты меня разбудила!

Он хотел притянуть ее к себе, но она отстранилась и продолжала настойчиво тормошить его.

— Макс, там кто–то пришел!

— Что? — Ничего не соображая, отупевший спросонья, он уронил руки на подушку, открыл глаза — и снова стал воспринимать окружающее. Горел ночник, мягкая желтизна струилась сквозь абажур, по стеклу барабанил ледяными пальцами дождь. Пронзительный звук раздался снова, теперь он звучал подольше, и он понял, что это звонок в передней.

Так вот почему изменился во сне детский плач, и ощущение, что ему что–то приказывают, возникло у него, наверное, когда Диана стала будить его, а шум ветра и дождя… создали впечатление жестокой стужи. Он убеждал себя, тщательно подбирая слова.

Но слова эти не могли объяснить пугающую реальность кошмара, ясность и отчетливость всех его деталей.

— Макс! — Лицо Дианы под взлохмаченными от сна каштановыми волосами осунулось от усталости, вокруг больших карих глаз обозначились темные круги. Он вдруг впомнил, откуда эта тревога и усталость в глазах жены, и сон окончательно оставил его. Макс сел и нащупал ногами тапочки.

— И кого это черт принес? — сказал он, щурясь от света. — Который час?

— Половина второго.

— Черт бы их побрал!

Он встал, запахнул халат, и, поеживаясь, стал спускаться по лестнице.

Сначала он ничего не мог разглядеть за дверью: было очень темно, и целые потоки воды обрушивались с деревьев. Потом в кромешной тьме стали вырисовываться очертания человека, и Макс понял, что перед ним полицейский в блестящей от дождя накидке.

— Извините за беспокойство, сэр, — сказал тот виноватым голосом. — Но вы ведь доктор, да?

Макс выругался про себя. Он не занимался частной практикой и на двери его дома не было никакой надписи, которая указала бы констеблю на профессию хозяина.

— Да. В чем дело? — коротко сказал он.

— Несколько минут назад я услышал подозрительный шум и зашел проверить, что случилось. Какой–то человек потерял сознание возле вашей машины.

Ну да, машина. На ветровом стекле была табличка с надписью «Доктор», избавлявшая его от хлопот на стоянке у клиники. Макс вздохнул.

— Судя по всему, бродяга, — продолжал полицейский. — Кажется, он серьезно болен.

Бродяга… Макс хмыкнул и отступил от двери.

— Подождите, сейчас возьму плащ и надену что–нибудь на ноги, — сказал он. — Занесем его в дом и вызовем неотложную.

— Благодарю вас, сэр. Но у него просто обморок — вряд ли он повредил что–нибудь. Если позволите, я, наверное, внесу его сам. А вы только неотложную вызовите, и все.

— Ну… — замялся Макс. Он провел рукой по лицу. — Если вы думаете, что справитесь…

— Конечно, благодарю вас, сэр. Там нести нечего — кожа да кости.

— Ну, хорошо.

Констэбль направился к открытому гаражу, расположенному возле дома, а Макс вернулся в прихожую и снял трубку. Он набрал 999 и, дождавшись ответа, попросил неотложную по своему адресу.

Он уже положил трубку, когда на лестнице показалась Диана. Придерживая халат одной рукой, она перегнулась через перила и спросила встревоженным голосом:

— Что там, Макс?

— Полисмен. — Он отбросил упавшие на глаза волосы. — Какой–то бродяга упал в обморок возле нашего гаража. Ты иди спать, дорогая. Я уже вызвал неотложную, мы сейчас только занесем его в дом до их приезда.

Она застегнула халат и начала спускаться по лестнице.

— Не пойду спать, — сказала она устало. — Все равно не усну. Меня очень беспокоят эти твои кошмары. Макс, неужели нельзя как–нибудь избавиться от них?

— Я… подумаю. Подумаю.

Он произнес эти пустые, ничего не значащие слова, и у него сделалось сухо во рту.

— Пожалуйста, Макс. Пожалуйста, сделай что–нибудь, а то ты только обещаешь.

Она спустилась по лестнице, взяла его старый плащ, который он бросил на перила, и отнесла на диван.

— Положим на него бродягу, — добавила она, расправляя плащ.

— Вот он, сэр.

Макс вздрогнул, услышав голос полицейского, и резко повернулся. Тот стоял на пороге, перекинув бродягу, как пожарник, через плечо.

— Давайте его сюда, констэбль, — сказал Макс. — Я уже вызвал неотложную.

Он посторонился, пропуская полисмена в гостиную.

Как только бродягу положили на диван, Макс быстро осмотрел его. Констэбль не преувеличивал. Действительно, только кожа да кости. Не часто приходилось Максу видеть людей в столь изможденном состоянии. Руки и ноги бродяги были не толще черенка трубки, кожа на руках посинела от холода. И не удивительно: весь его наряд составляли ветхий замусоленный дождевик да потрескавшиеся резиновые сапоги.