Путь Базилио (СИ)

Вконец разомлевшая поняша закатила глаза. С опустившейся в страстной гримаске губы потекла слюна, хвост сам собой задрался и отодвинулся в сторону, открывая сокровенные уголки. Из горла вырвалось хриплое, призывное ржанье.

Пьеро оторвался от вымени и бросился, как на амбразуру, на круп любимой, срывая с себя одежду.

— С-cкобейда! — только и сказал Карабас, встряхивая огромной головой и пытаясь удержать чих. Не получилось: механизм заработал, в груди бухнуло, тело раввина содрогнулось.

Арлекин, сидящий у корней пинии и от нечего делать крутящий в руках бэтмена, ища у того хоть какую-нибудь дырку, чтобы присунуть, поднял голову и ухмыльнулся.

— Шеф, чё стряслось?

Карабас не отвечал, раскачиваясь и громогласно чихая. Из бороды раввина сыпалась то ли перхоть, то ли дорожная пыль.

Наконец, приступ кончился. Вспотевший, вымотанный бар Раббас утёр пот со лба и со вздохом уселся на повалившийся сосновый ствол.

— Влип наш Пьероша, — сказал он Арлекину. — Хочешь, покажу, что сейчас у него делается?

Арле кивнул — и через секунду подпрыгнул на месте, схватишись обеими руками за причинное место.

— Буээээ! Шеф, ну нельзя же так… — простонал он. — С кем это он?

— С поняшей, — вздохнул Карабас. — Рановато мы их встретили, я думал, они далеко от Кавая не уходят… Дай-ка я её голову посмотрю… — Фффу, никак не могу прорваться через хочку, — пожаловался он через некоторое время. — Ладно, мы с подсознанки зайдём… А, поняша непростая. Грациозность — двести с гаком, не меньше. То есть это почти пуся, ей бы в балаклавке ходить… н-дя…

— Чего? — не понял Арлекин.

— Ну смотри, — Карабас, как всегда после чихания, был крайне благодушен и позволял подчинённым задавать глупые вопросы. — У поняш — естественная иерархия по уровню няшности. Обычная няшность — граций сто. То есть это, конечно, прелесть, но не прелесть-прелесть. Хотя эффект накапливается. Если находиться рядом с поняшей, она тебя со временем подчинит. Но чтоб вот так размазать, подмять и в себя влюбить — это могут только девочки за двести граций. А бывают и выше. Которые образуют Высший Полусвет и имеют право посещать Пуси-Раут. Что такое раут, слыхал, задрыга?

Арлекин помотал головой.

— Званый вечер без танцев. Что такое званый вечер, тебе хоть понятно?

— Ебля, что-ли? — сообразил Арлекин.

Карабас усмехнулся в бороду.

— Не совсем. Они там решают вопросы. Можно сказать, что это высший совещательно-консультативный орган, с некоторыми правами законодательного. Но не то чтобы парламент… — раввин задумался, копаясь в бороде. — В общем, там всё определяет не подсчёт голосов, а интриги. Что такое интрига, знаешь?

Арлекин утвердительно закивал.

— И что же это, по-твоему? — не отставал Карабас.

— Ну… когда ты чем-то занят, вокруг не смотришь, а кто-то сзади подобрался и присунул, — объяснил тот.

— В чём-то ты прав… — задумчиво протянул раввин. — Только они это делают словами. И няшем. А чтобы друг друга не обняшить в патоку, они носят балаклавы, такие мешки на головах, что-ли. Если мордочки у поняши не видно, няшность снижается до терпимой. Ну хоть это тебе доступно, педрилка картонная?

— А что такое картонная? — недоумёл Пьеро.

Бар-Раббас только рукой махнул — потом, мол, не в этом соль.

— Так вот, на нашего Пьерика набрела поняша. И включила на него теплоту, причём довольно успешно. Вот только он её, паршивец этакий, своим эмо-полем накрыл. Они и склеились. То есть смотри что получается: она его няшит, он её любит и хочет, накрывает чувствами, она от этого плывёт и ещё сильнее няшит. В общем, замкнутый круг. И теперь они будут любить друг друга до отвала. Чёрт, как же мне сигары не хватает…

— И чего? Мы будем тут ждать, пока они наебутся? — не понял Арлекин.

— Spiritus quidem promptus est [6], — пробормотал раввин. — Наебутся и отрубятся. Главное, чтобы мозолей себе не натёрли. Хотя и натрут — невелика беда… А с этой пусей я потом сам поговорю. Всё равно идти через них, не так ли? Нам нужен легальный статус и источник средств. Ты же не хочешь топать до Директории своими ногами? И, наверное, тебе нужен ежедневный завтрак, обед и ужин, в отличие от нашего дорогого Базилио? Так вот, мы заявим себя артистами. По понятиям у артистов есть право свободного прохода. Я буду директор труппы, вы с Пьеро — актёры, устроим эмпатетический театр. Девочки любят слэш. Будут течь с брызгами и нести нам маленькие золотые кружочки, кои мы все так любим, — раввин зевнул, прикрыв рот ладонью.

— Эмо-театр? Слэш? То есть мы с Пьеро со сцены? — дошло до Арлекина. — А что, шеф, нехилая идея. Если это будет такой же отвал башки, как сейчас… А всё-таки Мальвина — скобейда, схуялью крытая, — нелогично завершил он.

— Кто бы спорил, только не я, — раввин вытянул из травы упругую былинку, сгрыз мягкий кончик и принялся ковырять между зубами, пытаясь достать застречку.

— Шеф, извините, я вот что подумал, — забеспокоился вдруг Арлекин. — А на вас их няшность действует?

— Увидим, — неопределённо сказал раввин. — А сам не боишься?

— Вот ещё, — усмехнулся Арлекин, — чтобы меня обаяла какая-то гадина двужопая? Если бы мальчишка — другой разговор.

— Мальчишки там есть, — усмехнулся в бороду бар Раббас. — Правда, у них с няшностью проблемы. Да и мало их.

— Ну я и говорю, бабы — гадины двужопые, — вывел мораль Арлекин. — Так что там у Пьера? Он кончил или как?

Карабас закрыл глаза, сосредоточиваясь.

— Кончил уже раз пять, — сообщил он. — И продолжает наяривать… Ого, ну и даёт лошаденция! Даёт и даёт…

— Обломинго ей в хвост и в гриву, — недовольно проворчал Пьеро. — Мой Пьерошечка теперь от неё вообще не отлезет. А как же я? Ах да, театр же… Пьерчик по жизни деф, зато когда припрёт — жопу порвёт, а задание выполнит, — признал он.

— Да, это у него есть, — согласился Карабас. — Так что считай, что наш коллега при исполнении. Делает нам рекламу.

Глава 10, в которой наш юноша наживает себе врага в собственном доме

Пакет принесла мышка, очень похожая на Гаечку, в розовых шортиках под цвет кончика хвоста. В другой момент Буратина непременно попытался бы в эти шортики залезть. Но сейчас было не до того: пакет был из Центра и в нём лежала судьба папы Карло, а вместе с ним и его собственная. Поэтому он отправил мышку восвояси, а пакет вскрыл, откусив от него уголок и потом разорвав.

Извещение он прочёл пять или шесть раз подряд, с трудом шевеля деревянными губами — буквы плыли перед глазами, слова не складывались в предложения, смысл ускользал. В конце концов он сосредоточился на последних двух строчках, и тут до него дошло.

Когда папа Карло вернулся, Буратина сидел на полу и рыдал бурыми слезами, размазывая их по физиономии.

— Яюшки, яюшки, скобейда дефная, — бормотал он, раскачиваясь, как педобир на молитве. — Ну это же так нельзя! Это… это… — он попытался найти слово, отсутствующее в его актуальном лексиконе. — Это нечестно! — наконец, выпалил он.

— Ты хочешь сказать, что это несправедливо, — печально усмехнулся Коллоди. — Ответ неверный. Смотри сам. Моя работа была целиком завязана на секвенсор. Точнее, на конкретную модель. Sherman/KA-5003. Я профессиональный шерманщик, за что и был ценим. Шарманку я знал как свои пять пальцев. На другом оборудовании я работать не умею. То есть умею, но паршивенько. На лаборантском уровне. С компетентностью где-то на троечку. Вот меня и понизили в лаборанты. Из отдела меня, соответственно, погнали, ключи от лаборатории отобрали. Хорошо хоть оставили эту каморку. И то — потому, что она на хрен никому не нужна. Ну, конечно, кроме… — тут доктор как-то очень уж резко прервался.