В глубь времен

Симон сначала сопротивлялся такой жестокости, потом подчинился ей. Результат подтвердил его правоту. Насилие — плохой метод. Его собратья пришли к заключению, что система пищеварения женщины прошлого не приспособлена к перевариванию нынешней пищи. Они не теряли надежды найти хоть какие-нибудь сведения о ее желудочном соке.

А Симон повторял один-единственный вопрос, который, по его мнению, был самым главным: "Как с ней общаться?" Общаться, говорить с ней, слушать ее, понимать ее и знать то, в чем она нуждается. Как это сделать?

Сжавшись на узкой кровати, вытянув руки и ноги, она не желала ни с кем разговаривать. Замерев, она, казалось, достигла вершины страха и смирения. Через полую иглу, воткнутую в вену правой руки, ее медленно насыщал физиологический раствор. Симон с ненавистью смотрел на это варварское устройство, но это было единственным способом отдалить момент голодной смерти. Он не мог больше терпеть. Нужно было…

…Он резко выбежал из комнаты, потом из медпункта.

Дорога, одиннадцати метров шириной и три метра в высоту, пробитая внутри льда, была позвоночником МПЭ-2. Ее назвали проспектом Амундсена в честь первого человека, который достиг Южного полюса. Первого — по крайней мере, так до сих пор считалось. По обе ее стороны открывались узкие двери и маленькие улочки. Низкие маленькие платформы на толстых желтых колесах служили при необходимости для перевозки материалов. Симон вскочил в одну из них, оставленную около дверей в медпункт, и нажал на рычаг. Платформа со скрипом двинулась вперед, как жирный кот, набитый мышами. Симон прыгнул на скрипучий снег и побежал. Переводчик находилась практически на другом конце проспекта. Затем шел атомный реактор.

Он вошел в отделение Переводчика, открыв перед этим шесть дверей, чтобы найти нужную, и отвечая только нервным жестом на вопрос: "Что вы желаете?" Наконец он остановился в узкой комнате, у противоположной стены которой стояла раскладушка с шерстяным матрацем. Сбоку возвышалась консоль, заполненная экранами, кнопками, рычагами, окулярами, микрофонами.

Перед консолью стояло кресло на колесиках, и в этом кресле восседал Дюкос, филолог из Турции. Даже сидя, он производил впечатление человека чудотворной силы. Кресло исчезало под огромной массой мышц его бедер. Он, казалось, был способен пронести на своей спине лошадь или быка, или обоих одновременно.

А в теле борца заключался разум гения. Именно он создал мозг Переводчика. Американцы не поверили ему, европейцы не смогли этого сделать, русские не доверяли, а японцы взяли его к себе и дали ему все необходимые средства. Переводчик на МПЭ-2 был по счету двенадцатым экземпляром, запущенным в течение трех лет, наиболее усовершенствованным. Машина владела семнадцатью языками, а Люкос знал их в десять, а то и в двадцать раз больше. Он был гением в языкознании, как Моцарт — гением в музыке. Встретившись с новым языком, он по единственному документу, одной посылке, позволяющей сравнение, был способен всего через несколько часов постичь всю архитектонику языка и принять его лексический запас как родной. Но и он спасовал перед языком Элеа.

В его распоряжении имелись два образца для работы: поющий куб и другой предмет, по размерам не больше карманного словарика. На одной из его плоских сторон высвечивалась пленка, покрытая регулярными линиями. Каждая линия состояла из цепочки знаков, которые напоминали письменность. Объемные изображения, представляющие людей в действии, не давали повода считать этот предмет аналогом иллюстрированной книги.

— Ну и? — требовательно спросил Симон.

Люкос пожал плечами. Вот уже два дня он рисовал на записывающем экране Переводчика группы знаков, которые не имели ничего общего друг с другом. Странный язык, составленный из абсолютно разных неповторяющихся слов.

— Здесь есть что-то, что ускользает и от меня, и от нее, — пробормотал он, похлопывая мощной рукой по панели машины, и вставил цветную палочку в музыкальный куб.

На этот раз заговорил-запел мужской голос, и появилось лицо мужчины, гладкое лицо, без бороды, с ярко-голубыми глазами, черные волосы падали до плеч.

— Решение может скрываться здесь, — объяснил Люкос. — Переводчик записала все палочки, их сорок семь. Каждая состоит из тысячи звуков. Письменность включает более десяти тысяч различных слов, если это слова!.. Когда я закончу вводить их в машину, нужно будет, чтобы она их сравнила одно за другим и по группам, каждый звук и каждую группу звуков, до тех пор, пока она не найдет общую идею, правило, дорогу, что-то, на что можно опираться. Конечно же, я ей помогу, разрабатывая ее гипотезы и предлагая свои. А эти изображения помогут нам обоим…

— И сколько времени вам потребуется, чтобы получить результат? — тревожно спросил Симон.

— Может быть, несколько дней… Может быть, несколько недель, если мы завязнем.

— Она умрет! — крикнул Симон. — Или сойдет с ума! Нужно добиться успеха сию же минуту! Сегодня, завтра, через несколько часов! Потрясите вашу машину! Мобилизуйте всю базу! Здесь достаточно техников!

Люкос посмотрел на него, как Менухин посмотрел бы на кого-то, кто попросил бы его "потрясти" его Страдивариуса, для того чтобы скрипка играла "быстрее" и "престиссимо" Паганини.

— Моя машина делает то, что она умеет, — ответил он. — Она нуждается не в техниках, ей нужны мозги…

— Мозги? Но нигде в мире вы не найдете места, где было бы собрано столько мозгов! Я сейчас попрошу немедленного собрания Совета. Вы изложите ваши проблемы…

— Это маленькие мозги, господин доктор, это слишком маленькие человеческие мозги. Потребуются века дискуссий, прежде чем прийти к общему мнению о значении одной запятой… Когда я говорю о мозге, я думаю о ней, — он снова погладил край консоли, — о ней и ей подобных.

Через антенну МПЭ-1 на весь мир пошел сигнал SOS. Симон просил помощи у самых мощных вычислительных центров мира.

Вскоре отовсюду пришли ответы. Все имеющиеся в наличии вычислительные машины были предоставлены в распоряжение Люкоса и его команды. Но те, которые имелись в наличии, оказались явно не самыми лучшими. На использование мощных и быстродействующих были получены только обещания. Как только будет свободная минутка между двумя программами, сделают все возможное, что только в их силах и т. д.

Симон попросил установить три камеры в комнате Элеа. Одну он направил на аппарат переливания крови, чтобы она транслировала, как физиологический раствор — единственный и последний источник питания — перетекает в это неподвижное тело. Вторую камеру направили на лицо с закрытыми глазами и впалыми щеками, а третью — на трагическим образом похудевшее тело.

Через антенну МПЭ-1 эти изображения посылались к людям. Он заговорил:

— Она скоро умрет. Она скоро умрет, потому что мы ее не понимаем. Она умирает от голода, и мы ничего не можем сделать, потому что мы ее не понимаем, когда она нам говорит, чем мы можем ее накормить. Она скоро умрет, потому что те, кто мог бы нам помочь разобраться в ее языке, не хотят предоставить ни одной свободной минуты драгоценного времени вычислительных машин, которые заняты тем, что сравнивают уровень прибыли от продажи гвоздя с восьмигранной шляпкой с прибылью от продажи гвоздя с шестигранной шляпкой, заняты тем, что сравнивают или подсчитывают, кто больше, в зависимости от пола, возраста и цвета кожи, покупает носовых платков! Посмотрите на нее, посмотрите на нее хорошенько, больше вы ее не увидите, она скоро умрет. Мы мобилизовали огромные мощности, огромный интеллектуальный потенциал, чтобы вызволить ее из многовекового сна, а потом убить. Как нам должно быть стыдно!

Он помолчал одно мгновение, потом мягко, но безнадежно добавил:

— Как нам должно быть стыдно…