Игла

— Значит, умрем, — оптимистично подытожил Гриша. — Ни еды, ни воды на нас всех на три дня не хватит. Даже если ваши сырые запасы все съедим без остатка.

— На буровую пробиваться будем, выкрутимся, — обнадежил своей идеей заместитель начальника.

— Человек без еды может больше месяца прожить, — возразил Саша двум оппонентам.

— Ты не проживешь. У тебя без еды и одного дня не бывает, — резюмировал Гриша.

— Надо распределить всю еду на всех поровну, чтобы каждый съел только свое. Иначе за Сашей не уследишь. Сожрет все без остатка, — внес предложение заместитель.

— Сырые овощи можно оставить напоследок, они долго сохранятся, а вот с мяса начнем в первую очередь. Жалко будет, если пропадет, — продолжил идею распределения Миша.

— Мясо в банках. Мы решили сегодня тушенку взять. Ее готовить удобно и не портится, — успокоила сомнения бортмеханика женщина. По-видимому, повар.

Вот так и разговорились. Все сразу. И страх перед бурей ушел на дальний план, словно это мелкое пыльное недоразумение даже создало такое удобство для общений. Заодно и вспомнили исторические факты успешных длительных голоданий, не просто бедственных, но и излечивающих от страшных болезней и избавляющих от недугов. По пути поругали воровство в аэрофлоте, по причине которого на борту теперь находится малопригодная для внутреннего потребления вода. Нашли поименно виновных в этих безобразиях.

А уж затем внесли деловые предложения по устранению этих недостатков. Заодно обнаружились массовые злоупотребления в самом УРБе. К счастью для обвинителей один из представителей этой организации и виновник всех бед находился с ними рядом в вертолете. А выслушать пришлось, так как на улицу в этот тарарам не выйдешь, чтобы избежать справедливых укоров. Но задержались на нем недолго, так как уже расширялся масштаб критики до области. Сами не заметили, как и из этих границ маханули по всей стране.

Особенно досталось сфере обслуживания и должностным лицам, от которых зависело наведение порядка на планете. Гневно осудили империализм и его загнивающую сущность, затронули космогонию и космополитизм, хотя практически никто не понял значения этих слов, но полемизировали активно все. В конце концов, в результате горячих споров нашли прямого виновника и в этой буре. Потом поняли, что глубоко копнули и решили помолчать.

— Все дует и дует. Откуда только мощи берется у нее. Давно пора и замориться.

— Скоро устанет. Природа, как маленький котенок — напрыгается, побесится, потом отдохнуть захочет.

— Неужели три дня дуло? Кошмар, какой! Как же мы тут три дня все высидим?

— Кушать хочется, как дураку бороться. Сейчас бы дохлую кошку с аппетитом съел.

— Глупость какай! В такой кутерьме о еде думать. Вот от газировки я не отказался бы.

— Все равно после газировки кого-нибудь съесть. Конечно, не дохлую кошку, а пару котлет с гарниром.

— Предлагаю провокаторов пристреливать на месте без суда и следствия. Народ нервируют только.

— Можно подумать, что у него сразу аппетит пропадет. Да и пистолета с собой ни у кого нет.

— Ради святого дела я ружье из запасника достану. У Гриши оно где-то припрятано.

— А давайте народным фольклором отвлечемся для поднятия духа и поддержки настроения. И про еду забудем, — внес деловое предложение Саша и сам первый рассказал общеизвестный древний замусоленный анекдот про супружескую неверность.

Некоторые для приличия хихикнули, а Гриша сделал замечание второму пилоту за ужасную древность и кошмарную не литературность пошлого фольклорного произведения. В помещении присутствуют женщины и один ребенок.

— А такие произведения по-иному никак не рассказать. Смысл пропадает, — обиделся Саша.

— Не можешь анекдоты, расскажи последнюю прочитанную сказку или рассказик.

— Это будет намного скучнее, — не согласился заместитель начальника по хозяйственным вопросам.

— А я анекдотов не знаю, и рассказывать их не умею, — сказала одна из женщин, мать ребенка. — Расскажу лучше случай, со мной и с моим сыном приключившийся года полтора назад. В больницу мы попали вместе с ним. Меня-то не положили, ему уже за три года было. А у меня как раз отгулов набралось, с полмесяца накопилось. Так я, только врачи по домам, сама и ложусь в палату рядом с сыном. Сами знаете, какой там уход и присмотр за малыми детьми. Здорового в гроб загнать могут. Насмотрелась я за эти дни, так до конца дней охота попадать в больницу пропала. За весь день могут ни разу к ребенку не подойти. Не то, что лекарства вовремя дать, так и про еду забывали. Вот так и ночевала с ним. А утром перед обходом прячусь, или домой сбегаю, чтобы переодеться и перекусить. Где-то на третий-четвертый день попалась. Но врач посочувствовал, тем более, что мне-то бюллетень без надобности. А назавтра прибегает злой, ругается, грозит выгнать. Кто-то пожаловался, что мне разрешают, а другим нет. Он вышел за дверь, а я медсестре говорю:

— И какая же это сволочь настучала?

А сын слышал наш разговор, и утром врач только зашел на осмотр, он ему и говорит:

— Дядя доктор, а мама говорила, что вы сволочь и кому-то на нас настучали.

— Как, как?

— Так и говорит, что сволочь. Вот, — повторил сын, словно сделал радостное открытие.

А мне, как услыхала его признание, так сразу плохо сделалось. Схватила его в охапку и в палату. Отшлепала, перед врачом извинилась, да разве теперь поверит? Думала, что выгонит обоих. Нет, оставил. Видно, сам ничего толком не понял. Я уже успокоилась, думала, пронесло. Так этот обормот назавтра опять на обход доктору все высказал.

— Дяденька, вы меня не ругайте.

— А за что я тебя должен ругать, малыш?

— Что я вас вчера сволочей обозвал. Мне мама сказала, что это вовсе не вы сволочь.

Так у врача сразу речь отнялась, и больных осматривать желание пропало. До самой выписки косился на меня, а с сыном боялся общаться, чтобы на новую грубость не нарваться.

В салоне послышался тихий смех, оживление. Слегка забылось про непогоду, да про скрип на зубах. Все неприятности отошли на задний план. Потом слово решил взять Гриша, и он рассказал одну из летных историй. Гриша не великий мастер на истории, но ему, как командиру корабля, по статусу требовалось создавать уютную атмосферу в сложных неприятных и критических моментах:

— Первый самостоятельный полет хочу вспомнить. Не в училище, а здесь, в качестве командира вертолета. И первый мой полет был по плану в поселок Кулач. Лету час сорок, погода замечательная, все просто благоприятствовало беспроблемному выполнению рейса. Загрузили меня в аэропорту семью буровиками с баулами вещей. Вахту на смену вез. А первый самостоятельный, он ведь, как по веревочке: ни влево, ни вправо не сверни. Допуски самые максимальные и лишь на проверенные и провезенные площадки. Никаких посторонних посадок не допускается. И вот через час полета один из пассажиров трясет бортмеханика за ногу. Равиль тогда у меня в экипаже был. Он спустился вниз, чтобы конкретно узнать, чего тому потребовалось так внезапно. И уже через минуту мне докладывает о чрезвычайной ситуации на борту:

— Приперло мужика, и очень сильно придавило. Прямо глаза на лоб лезут. Требует срочной посадки, иначе возможны непредсказуемые последствия.

— Потерпеть надо еще минут сорок. Никак не могу. Пусть терпит изо всех сил.

— Говорит, что уже силы покидают его. И без того с полчаса через силу сидит.

Подумал я, поразмыслил и принял окончательное решение. Пусть хоть мне весь вертолет загадит, но никаких посадок я производить не буду. Ведь после первого самостоятельного полета открываются двери в командирское кресло. А пока я еще такого права не получил и нахожусь под пристальным вниманием инструктора. И сейчас даже за маленькое отклонение не даст добро, и тогда я застряну во вторых пилотах на долгое и непредсказуемое время.

— Но ведь беда у человека. Разве у вас не предусматриваются экстренные посадки? — с трудом сдерживая смех, спрашивает женщина. — Положение-то безвыходное.