Из мрака ночи (сборник)

Через полтора часа Гэйл был на крыше, глядя на то и дело мелькающие в небе многочисленные самолеты, которыми ныне пользовались как для деловых поездок, так и для развлечений. Несмотря на это, багрово-серый специальный самолет Уотерсо-на должен быть виден издалека. Стив опаздывал — что весьма необычно для него. Гэйл не видел приятеля уже больше года. «Все это время, он, вероятно, возился с одним из своих вечных экспериментов», — решил он.

Гэйл не отводя взгляда всматривался в небо. Но там были лишь регулярные самолеты и один дирижабль — крошечный на расстоянии, — который, казалось, летел прямо к нему… но слишком быстро летел… это не мог быть дирижабль… ни один газовый баллон не наберет такой скорости… Затем Гэйл увидел багровую и серую полосатую раскраску — это был Стив.

Когда машина стремительно рванулась вниз и ловко приземлилась на крышу возле него, Гэйл увидел, что дирижабль больше тридцати пяти футов в длину и около десяти в диаметре. Внезапно в ее изогнутом, полированном, лишенном иллюминаторов металлическом боку открылся маленький круглый люк, из которого выскочил Стивен Уотерсон. Люк был маленьким, и так быстро протиснуть в него шести с лишним футовое тело было подвигом, достойным иллюзиониста. Гигант Уотерсон, должно быть, собирался не часто пользоваться им, иначе сделал бы люк подходящим себе по размерам.

— Привет, Дэйв… Как тебе мой новый корабль?.. Залезай быстрее, мы улетаем. Ты собрался?

— О, господи, Стив, что это? Конечно же, этот аппарат сконструировал ты, потому что я никогда еще не слышал о таком, — ответил Гэйл.

— Ну, Дэйв, наверное, можно сказать, что его сконструировал я, хотя на самом деле, его изобрела машина… По крайней мере, она открыла принципы, на которых он основан.

— Машина? Его изобрела машина? Что ты имеешь в виду? Ни одна машина не может мыслить, не так ли?

— Я не уверен, что так уж и не может, Дэйв, но залезай — я все расскажу тебе позже. Я обещал Райту, что вернусь через три часа, а уже опаздываю на десять минут. Кроме того — эта малютка весит три тысячи тонн, так что мне не хотелось бы оставлять ее на крыше дольше, чем это необходимо.

— Но, Стив, дай мне хотя бы рассмотреть твой дирижабль. Послушай, он чертовски красив! Он весь металлический?

— Рассмотришь его внутри, Дэйв… Вперед!

Дэйв Гэйл был тоже не крошка — пять футов десять дюймов и весил больше ста шестидесяти фунтов, но Уотерсон был в прекрасной форме — двести десять фунтов стальных мускулов, так что он сгрузил Гэйла в люк, точно мешок муки.

Гэйл завертел головой, рассматривая помещение^ в котором оказался. Очевидно, это была кабина пилота, потому что всю переднюю стену, следуя ее изгибу, занимало громадное окно, перед которым стояло два уютных на вид кресла. Очевидно, кресла намертво крепились к полу, а судя по прочным ремням, ожидалось, что пассажиры могут попасть в болтанку. Подлокотники кресел были по два фута шириной, и их полированную поверхность усеивали маленькие приборы и ручки. Уотерсон сел в правое кресло и пристегнулся ремнями. Гэйл поспешил занять левое.

— Успокойся, Дэйв, и приготовься к толчку, когда мы взлетим.

— Я готов, Стив, поехали!

Уотерсон чуть шевельнул правой рукой, и слева от него на приборной панели вспыхнул красный индикатор, ожили стрелки приборов, так же, как и на подлокотниках кресле Гэйла. Еще одно движение рукой, и раздался приглушенный гул. Затем Уотерсон взглянул на Гэйла и стал поворачивать маленькие верньеры… Гэйл взглянул на него в ответ, но внезапно его лицо исказилось от неприятного удивления. Машина чуть дернулась, а затем возникло странное, нехорошее ощущение, которое возникает в скоростном лифте или падающем вертолете. Увидев выражение лица Гэйла, улыбка Уотерсона стала еще шире.

— Ого… Стив… что происходит… Почему ты не предупредил меня заранее?.. — с трудом выговорил Гэйл.

— Но я же предупреждал тебя, Дэйв, — ответил Уотерсон. — А скоро, я думаю, ты и сам все поймешь.

Машина набирала высоту, сначала медленно, затем все быстрее и быстрее, удаляясь от крыши не так, как набирает высоту вертолет или дирижабль, а, скорее, как нечто тягучее, ускоряющееся все сильнее и сильнее. Летела она вверх почти по прямой. На подлокотнике кресла Уотерсона зажегся еще один красный индикатор, и аппарат неожиданно наклонился под углом в тридцать градусов. Затем рванулся вперед, не переставая набирать скорость, пока Нью-Йорк не остался далеко позади, а небо не стало сперва темно-фиолетовым, затем черным, и на нем появились звезды. И не обычные мигающие, голубоватые звездочки, видимые с Земли, а сверкающие, горящие ровным светом звезды бесконечного космоса, и у каждой звезды был свой цвет, от тускло-красного, до зеленого и синего. Теперь, когда Земля осталась далеко внизу, Гэйл с восторгом глядел на развернувшуюся перед ним великолепную сцену, ища старых друзей Земли — Марс, Венеру, Юпитер и остальные знакомые, мерцающие планеты. Затем он, заранее прищурившись, взглянул на Солнце и вскрикнул от удивления, потому что гигантский шар горел ровно каким-то голубоватым светом, точно чудовищная электрическая дуга, а вокруг него виднелось большое туманное облако зодиакального света, почти невидимое с Земли, но здесь сияющее неописуемой красотой.

— Мы уже в космосе! — взволнованно воскликнул Гэйл. — Но, Стив, что с Солнцем? Почему оно голубое? Ведь стекло окна не было голубым, не так ли?

— Конечно, мы в космосе… Но это не стекло, а кварц. Любое стекло раскололось бы через мгновение от перепада температур за бортом. Солнце же выглядит голубым, потому что впервые в жизни ты видишь его без фильтра, отсекающего больше половины его спектра. Атмосфера не пропускает синюю часть спектра, равно как и ультрафиолетовую. Поэтому мы всегда видим Солнце желтым. Сначала оно красное, потом желтое, белое, а затем, — как, например, электрическая дуга, — становится голубым. Солнце почти на две тысячи градусов горячее электрической дуги. Поэтому, естественно, что оно голубое. Кроме того, держу пари, что ты еще не нашел Марс.

— Да, Стив, не нашел. Где же он?

— Вон там, прямо. Видишь?

— Но это не может быть Марс. Он же зеленый… зеленый, как Земля.

— Но это Марс. Марс кажется с Земли красным, потому что свет, исходящий от Марса, проходит двойной фильтр, собственную марсианскую атмосферу, а потом нашу. Поэтому он становится красным, как сигнал самолета.

— Марс зеленый… Значит, возможно, жизнь на Марсе может быть похожа на жизнь на Земле!

— Конечно, Дэйв. Это вполне вероятно. Вспомни, что цвет планетам придает хлорофилл, преобразующий солнечную энергию в крахмал и сахар для растений, и, скорее всего, он во всей вселенной одинаков, поскольку углерод — единственный элемент из сотни с лишним, позволяющий прогрессировать бесконечно сложным жизненным процессам.

— Ноя думал, что элементов всего лишь девяносто два…

— Девяносто два различных типов атомов. Но если у вас полдюжины человек выполняют одну и ту же работу, можно ли ко всем им обращаться «рабочий»? Найдено больше шести видов свинца, два вида хлора, несколько — аргона и многих других элементов. Их называют изотопами, и на самом деле у них разный атомный вес. Мы говорим, что атомный вес хлора 35.457, но на самом деле не существует атома с таким весом. Есть два изотопа с весом 35 и 37, они постоянно смешиваются, так что среднее число является 35, 457. В действительности атомов больше сотни. Пока я работал над этой яхтой, то обнаружил, что имеет значение, какой именно изотоп хлора я использую.

— Ну, и как все это работает, и что ты подразумеваешь под словами, что этот аппарат изобрела машина?

— Дэйв, как тебе известно, уже много лет самые большие прорывы в физике делаются в области математической теории строения атомов. Эйнштейн был самым великим из математиков [15], а следовательно, самым великим атомистом. Как ты хорошо знаешь, я никогда не был хорош в математике, но любил заниматься строением атома. У меня были свои идеи, но мне был нужен кто-то, кто сложил бы на их основе математическую теорию. Может, ты помнишь, что в 1929 году в Массачусетском технологическом была машина, которую они называли интеграф, электрическая машина, которая могла проводить вычисления, слишком сложные даже для Эйнштейна, и то, на что у Эйнштейна ушли бы месяцы работы, машина могла решить за несколько минут. Фактически, это выводило математику за пределы человеческого разума. Вычисления — замечательный инструмент, с помощью которого человек может углублять свои знания, но чтобы все глубже закапываться в науку, ему приходится мастерить лопату все больше и больше. К концу нынешнего десятилетия положение дел стало таким, что уже хвост махал собакой, а лопата стала больше человека, и мы не могли ею орудовать. А потом придумали громадную лопату и прицепили к ней электродвигатель. Появился бульдозер. А интеграф должен был прицепить электродвигатель к процессу вычислений — и это получилось. Я работал над интеграфом в своей лаборатории, и мне удалось его усовершенствовать. При помощи его я могу делать вычисления, которые прежде не были возможными, вычисления, каких никогда не делал ни один человек. Это помогло мне открыть тайну атома и начать управлять атомной энергией. Но это было еще не все… Машина продолжала работать с длиннющими уравнениями, сокращая количество переменных, изменяя, интегрируя, дифференцируя данные, а потом я понял, куда все это ведет! Я испугался, когда увидел, что означают эти уравнения. Я боялся, что машина ошиблась, я смертельно боялся проверить последнее уравнение, конечное уравнение, которое машина уже не могла изменить. Она работала с уравнениями материи и вывела конечное, окончательное уравнение, описывающее всю материю! И в этом конечном уравнении содержались инструкции, как полностью разрушить материю! Оно подсказывало, как можно освободить ее потрясающую энергию. Этого я и испугался. Я долго проверял уравнение атомной энергии, пока, наконец, не набрался смелости, чтобы применить его на практике. Энергия материи известна давно: с помощью простой арифметики можно вычислить энергию, содержащуюся в одном грамме материи. Один грамм эквивалентен примерно десяти каплям воды, и в этих десяти каплях содержится 900, 000,000,000,000,000,000 эргов энергии! Масса — такая же мера энергии, как эрги или киловатт-часы. Можно было бы покупать электричество фунтами. Если бы у тебя было миллионов пятьсот долларов, ты мог бы купить фунт энергии. Ты наверняка слышал, насколько мощная атомная энергия. Она примерно в миллион раз мощнее энергии угля. Но эта колоссальная энергия так же мала по сравнению с полной энергией материи, как сила муравья по сравнению с моей силой. Энергия материи в десять тысяч миллионов раз мощнее энергии угля. Теперь ты можешь понять, почему я боялся испробовать эти уравнения на практике. Один грамм материи мог взорваться столь же мощно, как семь тысяч тонн динамита! Но машина все рассчитала правильно. Мне удалось освободить эту ужасную энергию. Я освободил ее в виде высокотемпературного луча. К счастью, аппарат был направлен в окно. А за окном был только песок. Окно мгновенно испарилось, а песок превратился в массу расплавленного кварца. Последующие столетия он так и останется там лежать — двухмильная полоса расплавленного песка пятьдесят футов шириной! — улыбка Уотерсона стала еще шире. — Из этого же можно сделать замечательную дорогу — из стекла толщиной в фут… А машина показала мне тысячу способов применения этого открытия. Кстати, я управляю кораблем посредством интересного устройства, которое также спроектировала машина. Как ты помнишь, в Общей теории относительности Эйнштейн объединил массу, силу притяжения и степень изгиба пространства, а так же доказал, что пространство упруго. Теория поля, которую он создал в 1929 году, утверждает что гравитация и электрическое поле очень похожи. Я же, при помощи машины, обнаружил, что они тесно связаны между собой. Я заряжаю стенки этой «яхты» отрицательным зарядом с помощью специального устройства, и электрическое поле аннулирует силу тяжести — корабль становится невесомым. Двигатель тоже очень прост. Я уже говорил, что пространство упруго. У меня есть проектор, точнее, ряд проекторов вокруг всего корабля, которые выбрасывают лучи света, искривляющие пространство. Затем пространство выпрямляется и — если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе, — корабль устремляется вперед. Единственный теоретический предел скорости моего корабля — скорость света. При такой скорости любое тело имело бы бесконечную массу, а поскольку нельзя создать бесконечную силу, то корабль не может лететь еще быстрее. Самое интересное: ученые знали об этом уже много лет, и пока сотни человек рассуждали об атомной энергии, никто из них не касался вопроса об энергии материи. Ученые утверждали, что эту энергию использует Солнце для поддержания высокой температуры — сорок миллионов градусов в центре нашего светила. Но при этом они добавляли, что человек никогда не сможет получить ни такую температуру, ни такое давление, как в центре Солнца. А поэтому, человек никогда не овладеет энергией материи. Точно так же говорили, что человек никогда не обуздает молнию, а потому не сможет овладеть электричеством. Но человек нашел другие способы получения электричества, способы, которые не существовали в природе. Точно такая же штука произошла и с энергией материи. Я нашел другие способы для ее высвобождения. Целью нашей поездки, Дэйв, являются исследования. Я лечу на другие планеты и хочу, чтобы ты сопровождал меня. Думаю, я подготовлен к любым проблемам, с которыми мы можем там встретиться. У меня есть пулемет, стреляющий пулями, начиненными материей, которая взорвется при ударе. Материи в них меньше песчинки, но взрыв столь же силен, как десять тонн динамита. Но если бы я превратил в энергию всю пулю, то получил бы взрыв, эквивалентный тридцати пяти тысячам тонн динамита, что было бы явно опасно. На яхте, также, установлены проекторы, способные посылать высокотемпературные тепловые лучи, которые могут испарить все, что встретится им на пути. У каждого у этих проекторов свой встроенный генератор, но управляются они отсюда. Генераторы эти маленькие, но гораздо мощнее, чем любая электростанция на Земле. Любой из них далеко превосходит электростанцию в Сан-Франциско мощностью в полтора миллиона лошадиных сил. Каждый из моих генераторов способен развить мощность в пятьдесят миллионов лошадиных сил!